Когда жизнь на виду - [41]

Я смотрю на часы и поворачиваю в сторону общежития. Какое-то необычное чувство не дает мне покоя, я пытаюсь понять, в чем тут дело, и вдруг все становится ясным. Мои размышления сегодня о Валтурине в первый раз серьезны по-настоящему. Ну спился мужик, казалось бы, что здесь сложного — отрицай да отрицай. Шут гороховый — больше и сказать-то о нем нечего. Однако сегодня мне почему-то так не думается. Может быть, оттого, что я увидел его рядом с женщиной.

Наша квартира встречает меня теплом, ярким светом и тишиной. Валтурин лежит на своей кровати и молча смотрит, как я раздеваюсь. Интерес мой поразвеялся на холодном ветру, но я с удивлением поглядываю на разглаженное лицо Семена, отмечая в нем даже некоторую одухотворенность. Закуривая, присаживаюсь к столу и с удовольствием вытягиваю ноги.

— Какая же она примитивная, — вдруг говорит Валтурин и тихо посмеивается.

Я молчу.

— Сначала она рассказывала мне о том, как умирал ее дедушка, — продолжает он, глядя в потолок. — Обстоятельно говорила, в подробностях.

— Любила, наверно, дедушку, — пожимаю я плечами.

— Потом закрутила разговор вокруг случая, прикрытого пылью уже, слава богу, двух десятков лет. «Представляешь, — копирует он женский голос, — соседи заходят, а он жену топором рубит и в мешок складывает…»

Я с интересом смотрю на Семена, который рассказывает без обычной резкости и злости, находясь в редчайшем состоянии умиротворения.

— После обеда я слышу рассказ о том, как неделю назад в квартиру забрались два вора. Они почему-то думали, что квартира пустая, наверно перепутали в ночи. Так вот, хозяин так испугался, что его в сумасшедший дом отправили…

Он смеется.

— Да, еще… какой-то пацан из рогатки выбил…

— Видишь, — перебиваю я его, понимая, куда он клонит, — за все у женщины душа болит.

— Конечно, о чем еще можно говорить, находясь в интимной обстановке с мужчиной.

— Ну ты-то, наверно, задавил ее интеллектом? — улыбаюсь я.

— Я все про страдающую душу, про одиночество, Печорина вспомнил… Не смог я с ней остаться самим собой, каким я себя мыслю и уважаю. Она меня уродует.

«Страдающую душу», «Печорин», «уважаю», «уродует» — словеса-то какие, думаю я вдруг со злостью. Абсолютно не видит себя со стороны человек.

— Может, это к лучшему, что не смог остаться самим собой? — спрашиваю я жестко.

— Не понимаешь ты меня, — глухо говорит он и отворачивается к стене. Мне становится его жалко.

— Я тебя, Семен, понимаю, не волнуйся. Я вот смотрю на тебя и вижу, что жизнь давно ушла вперед, ты изменился, и сильно, а мерки у тебя остались еще те. Все ты говоришь правильно, но это правильно для другого человека.

— Выгнал я ее, понял! — вдруг кричит он. — Дура она… Я не могу так…

Я молча иду застилать постель. Прав скорее он, а не я, и по-человечески я ему сочувствую. Но как разрешить вот это жестокое противоречие его жизни — я не знаю.

В пятницу вечером, после традиционной бани, сижу на своей кровати в Каменогорске и отдыхаю. Сегодня редкий вечер — мы все дома. Валтурин никак не найдет себе места. Он то ходит из угла в угол, то пьет чай, то ложится читать затрепанный журнал, то курит, глядя в окно. Что же, организационные неувязки бывают у всех.

Олег обложился рыболовными снастями в своем углу, заваленном рюкзаками, плитками свинца, какими-то сетями, удочками, черными котелками, кружками. Он что-то чинит, связывает, рвет. На кухне на полу лежит щука, размерами с небольшое бревно, а Макаров снова с утра собирается на рыбалку. Куда он девает рыбу, с кем ее ест — я не знаю. Во всяком случае нас с Валтуриным он редко балует свежей рыбкой. Парень он неплохой. Ему, очевидно, есть кого порадовать, тем он и жив. Кроме того, у каждого из нас свои друзья, свои обязанности и никуда от этого не денешься. Так уж повелось.

Сидеть мне надоело, я устал от степи и мне не терпится пройтись по узким улочкам города и упорядочить свои растрепанные мысли.

Я надеваю свой почти новый костюм, и вдруг чувствую, что где-то что-то не так. Я еще не понимаю что, поэтому оглядываюсь по сторонам в поисках источника тревоги, затем более внимательно приглядываюсь к себе. Ага, вот. Пятна неизвестного происхождения на пиджаке и общая потертость. Я сомневаюсь, свой ли надел, потом соображаю, что других таких у нас нет. Валтурин косит на меня своим прозрачным глазом. Я механически лезу во внутренний карман и внезапно для себя достаю оттуда фотографию девицы. На обратной стороне надпись: Анна Алесина. Девица как девица, одно меня смущает — я ее не знаю.

— Совсем кто-то обнаглел, — взываю я возмущенно к публике. — Мой костюм до того своим считают, что даже не затрудняются очищать карманы. Какого черта, чья дама?

— Какая, ну-ка покажи, — просит Макаров. Он крутит фотографию и видно, что в первый раз.

— Твоя работа? — спрашиваю Валтурина. Тот молча протягивает руку за снимком.

— Ты ведешь себя, как свинья, — говорю я спокойно. — Ты зачем мой костюм износил?

Макаров весело заливается в своем углу.

— Ладно крохоборничать, — зло кричит Семен. — Подумаешь, надел пару раз.

— Ты мог бы и у меня спросить хотя бы. Я бы тебе дал. Но почему так-то? Я его для тебя что ли покупал?