Когда же я начну быть скромной?.. - [9]

Проблема мокрых ползунков воспринималась Ириной как временное недоразумение. Когда Димке было два года, мы летом поехали в детский лагерь работать на тех же должностях, что и три года назад. Разместившись в предоставленной нам комнате, Ирина посадила Дмитрия перед собой и сказала с такой интонацией, как будто ему было, по крайней мере, десять лет:

— Сын, давай договоримся. Здесь нет возможности стирать и сушить твои штаны. Пожалуйста, просись на горшок. — С этой минуты ни одного конфуза больше не было! А вы говорите — туфли!

Она не просто хотела что-то, она была уверена в этом… Даже не так. Она просто знала, что так будет. Например, она с тринадцати лет знала, что у неё будет сын Дима.

* * *

У них в доме не было стульев. Последний сломался в день нашей свадьбы, когда Иринкина тётя залезла на него, чтобы достать что-то откуда-то сверху.

Было два дивана, два кресла и четыре белые табуретки. На одном диване спали мы, на втором тёща. Тесть спал на кровати. Кресла стояли в проходной комнате, единой в своей многоликости: буфетная, гостиная, гардеробная, спальня… А табуретки стояли на кухне.

Тесть был беззаботным и безответственным мужиком, но весёлым и компанейским. У него была ужасная традиция, доводившая всех просто до истерики. Он дожидался летом самого жаркого дня (как он его угадывал — никто не мог постичь!) и красил всё, что было не прибито. Например, кухонные табуретки.

Ежегодно в яркий солнечный день эти четыре страдалицы сияли ослепительной белизной на таком же ослепительном балконе. В этот день надо было срочно эвакуироваться, потому что дышать сохшей краской в жару удовольствие то ещё!

Уже потом, когда тесть скончается от рака, семнадцатилетний Дима скажет матери:

— Табуретки теперь каждое лето мыть будем…

* * *

С Ириной мы встретились в пионерском лагере. Она работала там старшей вожатой, а я радистом.

Сначала мы встречались по роду службы. Потом, разговорившись, нашли массу общих знакомых. А затем, как-то незаметно для себя, я стал думать о ней в неожиданном направлении. Что при этом думала Ирина, я не знал и, скорее всего, никто не знал и не узнает.

В конце концов, я предложил ей выйти за меня замуж.

И она не отказалась.

— Как мы назовём ребёнка?

— Дмитрий.

— Ты так уверена, что это будет мальчик?

— Я это знаю.

— Интересно, откуда?

Ирина промолчала.

* * *

Димка родился болезненным. Первые полтора месяца своей новорождённой жизни он вместе с матерью провёл в больнице. Да и после выписки, планово посещая каждого специалиста, мы выслушивали страшные диагнозы.

— Что мы будем делать со всем этим? — растеряно спрашивал я.

— Жить дальше! — твёрдо отвечала Ирина

И мы жили.

И Димка выправлялся, превращаясь в замечательного здоровенького и весёлого карапуза.

* * *

Ирина меня не переделывала. Просто говорила: «мне это не удобно».

— Где мы будем жить? — спросил я её, когда мы подали заявление.

— Мы будем вместе жить?

— Ну, когда поженимся…

— А зачем?

— Но ведь тебе будет трудно одной заботиться о малыше, — растерялся я. — Я должен…

— Ты мне ничего не должен. Как и я тебе. Но давай попробуем. Мне удобней жить с моими родителями.

Она просто озвучивала возможные альтернативы, а я выбирал ту, которую сам считал правильной.

«Ты можешь пить, сколько хочешь, но тогда ночуй у матери». И мои возлияния стали эпизодическими.

Только один раз, когда Диме было четыре года, она почти не оставила мне выбора.

— У нас с Димой своя налаженная жизнь. Не нравится — уходи.

И я ушёл.

* * *

День просто замечательный. Тепло, но не жарко. Солнце светит, сосны шумят, облака лениво болтаются в голубеющем небе. Иринка занята, — у неё день закрытия смены. А мы с Димой наслаждаемся бездельем.

От души выспавшись, мы завтракаем и идём в лес. Димыч ищет и поглощает чернику, бегает, прыгает, словом ведёт осмысленную жизнь трёхлетнего человека с чёрным от ягод языком.

А я смотрю на него, и мне не скучно. Я наслаждаюсь каждым его жестом, всеми эмоциями, фонтаном бьющими из глаз. Я счастлив как никогда. У меня есть сын, я его почти вырастил: он ходит, говорит, хитрит, чувствует. Он живёт!

— Отгадай, чего я хочу? — спрашиваю я у Димки.

— Ты хочешь кушать! — кричит он, бегая между тремя соснами.

— Как ты отгадал?! — изумляюсь я.

Кудрявый малыш останавливается и неподдельно удивляется:

— Папа! Мы с тобой так похожи! А я хочу кушать.

Я подхватываю его на руки, прижимаю к себе и целую в правое ушко, которое отличается от моего формой и посадкой.

Я сажаю сына на плечи, и мы шествуем в столовую, где уже встречаем Ирину. Втроём обедаем и решаем на лодке перебраться на другой берег, где песок и вода чище.

Ирина сидит на песке, блаженно бездельничая. У неё был суматошный день. Мы с Димкой бегаем по мелководью, шлёпаемся. Брызги разлетаются в радиусе трёх метров. Сынуля заливисто хохочет, запрокидывая кудрявую головёнку.

Через час, устав от воды и шалости, Димыч валяется рядом с мамой, а я плаваю вдоль берега и наблюдаю за ними. Пришла пора «разговоров о главном».

Пока я живу с ними, наши родительские обязанности чётко распределены: шумные игрища, баловство и дурачества — моё, задушевные разговоры об основах мироздания — прерогатива Ирины.