Когда в пути не один - [74]
— Ну и как?
— Работы идут, можно сказать, полным ходом. Обстановка деловая. Этот Чагин настоящий трудяга! Думаю, колхоз вытянет. Вы сделали очень удачный выбор хозяйства.
— Спасибо за высокую оценку, Владимир Григорьевич. А что у вас с опытами? Я редко бываю в кабинете, а вы тоже пропали совсем.
— Я не пропал, Владимир Алексеевич, дело в другом: просто у меня нет возможности сообщать вам о многих деталях дела — у меня же нет телефона! — Воробьев с удовольствием перевел разговор на желаемую тему. И, почувствовав себя на коне, стал ершистым, заговорил раздраженным тоном: — Опыты, к сожалению, ничего хорошего пока не дали, но мы их продолжаем. А для оперативных решений разных вопросов в продвигаемом нами деле, для связи с вами, мне, как воздух, нужен телефон. Кстати, мое письмо рассмотрено? Какова же резолюция Славянова? — Воробьев пристально, недружелюбно даже взглянул на собеседника и отвернулся.
Филиппов, желая быть последовательным и честным и зная, что о решении вопроса без резолюции Славянова Воробьев и слышать не хочет, произнес в ответ правдивые, но суровые слова:
— Откровенно скажу, Владимир Григорьевич, радостного мало. Председатель не стал подписывать ваше заявление, а рекомендовал буквально следующее: «Отправьте письмо в город Юшанину, можно Лурину». Лурин — это начальник областного управления связи.
— Как? На моем письме нет даже резолюции! — вскричал Воробьев. — Не может быть, чтобы ко мне, известному рационализатору области, и так отнеслись! Фактически отмахнулись. Нет, тут что-то не так! — Воробьев был уверен, что его соавтор явно что-то недоработал.
— Мы можем решить вопрос, когда вернется Лурин, — напомнил Воробьеву о своем предложении Филиппов. — Для него и устное поручение председателя — закон.
— Нужен мне ваш Лурин! — возмутился Воробьев и, не слушая доводов и аргументов своего соавтора, взвинченный и до глубины души обиженный бюрократическим отношением Славянова к нему, автору нескольких изобретений, талантливому рационализатору, Воробьев выбежал из кабинета. По дороге домой он и принял решение избрать в отношении Филиппова самые крутые меры: он снова поедет в Москву, в Комитет по делам изобретений и рационализации, и расскажет о том, как чиновник примазался к нему в соавторы. Эта мысль появилась у него не вдруг, а гнездилась в его голове давненько: он даже сходил к знакомому юристу, чтобы разузнать побольше о правах авторов и тех, кто ими становится, используя для этого служебное положение или иные способы давления, и что за это может предусматриваться законом.
Уже у себя дома, после сытного обеда и горячего чая, Владимир Григорьевич немного успокоился и посчитал более благоразумным выждать какое-то время. А вдруг и вправду Филиппов по-настоящему возьмется за решение его вопроса? Тогда, возможно, поездка и не понадобится. А вот выяснить, когда же состоится это самое долгожданное открытие театра, будет очень неплохо, как неплохо будет к этому времени подложить свинью Филиппову, не захотевшему отнестись к его просьбе по-человечески. И Владимир Григорьевич, долго не раздумывая, отправился к зданию театра.
Неподалеку от входа в театр он попытался было завести разговор про сроки открытия со строителями, но один из них посоветовал ему обратиться к помощнику председателя облисполкома и указал на Филиппова, беседующего о чем-то с мастером Анатолием Гурдеевым. Вид у обоих был такой деловой и озабоченный, что Владимир Григорьевич почувствовал что-то вроде угрызений совести.
«А в самом деле, так ли уж виноват передо мной этот Филиппов? Может быть, все, что нужно, а главное, дальновидно сейчас, — это выждать какое-то время?» — размышляя так, Воробьев, стараясь не попасть на глаза Филиппову, тихо удалился со строительной площадки. И несколько дней он терпеливо ждал каких-либо сигналов от Филиппова. Но, так и не дождавшись их, поручил старшему лаборанту продолжать очередной цикл испытаний, а сам устремился в Москву, в Комитет по делам изобретений. Здесь он сразу направился к начальнику отдела, который не так давно помогал ему в оформлении авторского права на изобретение.
На правах старых знакомых они зашли после работы в небольшое кафе, находившееся неподалеку от дома московского чиновника, хорошо выпили и закусили, и начальник отдела, внимательно выслушав сбивчивую, взволнованную речь заикающегося автора, охотно согласился ему помочь, пообещав проучить примазавшегося к изобретателю бюрократа Филиппова так, что тот ввек не забудет об этом.
Теплее спиртного согрели и успокоили возмущенную душу Воробьева слова, услышанные из уст маститого начальника, и он, расставаясь с ним, искренне поблагодарил москвича за понимание и участие и даже передал ему от чистого сердца набор хохломской росписи.
Не откладывая дела в долгий ящик, начальник отдела уже на следующий день подготовил письмо на имя председателя облисполкома Славянова, в котором раскрыл корыстные цели помощника председателя Филиппова В. А. и потребовал принять к нему самые строгие меры административной ответственности, не забыв напомнить при этом и про статью закона об уголовно наказуемом деянии оного.
Автор книги В. А. Крючков имеет богатый жизненный опыт, что позволило ему правдиво отобразить действительность. В романе по нарастающей даны переломы в трудовом коллективе завода, в жизни нашего общества, убедительно показаны трагедия семьи главного героя, первая любовь его сына Бориса к Любе Кудриной, дочери человека, с которым директор завода Никаноров в конфронтации, по-настоящему жесткая борьба конкурентов на выборах в высший орган страны, сложные отношения первого секретаря обкома партии и председателя облисполкома, перекосы и перегибы, ломающие судьбы людей, как до перестройки, так и в ходе ее. Первая повесть Валентина Крючкова «Когда в пути не один» была опубликована в 1981 году.
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.