Когда улыбнется Ганеш - [36]

Он не понимает моего удивления, смотрит вопросительно, потом продолжает:

— Операцию заканчиваю в 7.30. Около восьми возвращаюсь домой, завтракаю. Затем снова еду в клинику, наблюдаю там за больными до часу. Потом обедаю и в два часа дня приезжаю в контору муниципальной корпорации. До четырех занимаюсь утряской городских проблем, ругаюсь с поставщиками материалов, выбиваю средства для жилищного строительства, мирю враждующие стороны. С четырех до пяти принимаю жалобщиков. До семи отдыхаю. С семи до десяти смотрю представления или слушаю музыку. В пол-одиннадцатого ложусь спать… Но сегодня культурной программы не будет. Сегодня я покажу вам вечерний Бхопал…

Он сажает меня в свою маленькую машину, садится за руль, и мы едем куда-то в гору, а внизу вырастают огни, мириады огней, отражающиеся в зеркалах озер.

Краски раджпутского края

Черные, сверкающие на солнце камни, как бы подсаживая друг друга, образуют гору, возвышающуюся над морем раскаленного песка, рвущуюся вверх. Фантастический всплеск исчезает, как марево, и снова смыкается над всем желтый песок, отделенный от неба резкой линией горизонта, и мелкая рябь его лишь изредка расступается, чтобы пропустить одинокую фигуру кактуса, растопырившего сухие, старческие пальцы. С этим песком я встречался в Дели, за пять сотен километров отсюда, когда его приносила туда взбунтовавшаяся стихия, и он висел над городом горьким на вкус и уродливым черным туманом. У себя дома, в пустыне Тар, он куда более живописен.

Край этот был известен Европе под именем Раджпутана. До нее доходили слухи об индийском рыцарском ордене Раджпутов, о доблести его адептов, о суровых обетах и законах раджпутской жизни. Когда превосходящие силы могольских захватчиков осаждали раджпутскую крепость и было ясно, что победить врага невозможно, объявлялся «Джохар»: мужчины, облачившись в особые балахоны шафранового цвета, выходили на смертный бой, а жены их, надев свадебные наряды, взявшись за руки, сжигали себя на костре.

Этого вот бронзового воителя с пикой, оседлавшего лихого коня, звали Рана Пратап Сингх, он писал дерзкие эпиграммы на могольского императора Акбара и в течение четырнадцати лет героически отражал нашествия его войск. А город, в котором установлена эта скульптура, основан его отцом Удай Сингхом и назван в честь последнего Удайпуром. Те далекие времена и сегодня напоминают о себе. Порой в мелочах. Традиционные индийские шахматы из слоновой кости делятся не на «черных» и «белых», а на «раджпутов» и «моголов».

И Пратап Сингх, и его отец носили титул Махараны, высшего владыки. И сегодня живет в Удайпуре августейший Махарана, освобожденный, правда, от бремени власти.

Моего спутника зовут Ганеш, это имя преследует меня повсюду, оно вошло и в название книги. Ему лет двадцать. Студент-историк, в Дели никогда не бывал. Родился и вырос в Удайпуре, несколько раз участвовал в археологических раскопках в качестве подсобного рабочего. Иногда подрабатывает — гидом в туристской конторе. Знает в родном городе каждый камень. В сотый раз показывая приезжим дворцы и храмы, пытается скрыть свой собственный восторг, который нет-нет да и врывается в его нарочито-бесстрастный рассказ:

— Считается, что царствовавшая здесь династия происходит от самого Рамы. Этот дворец в середине озера был летней резиденцией потомков Рамы. А мы с вами находимся в зимнем. Взгляните, как чисты пропорции… Правда ведь, дворец кажется нереальным?

Правда, милый мистер Ганеш. Изящные контуры мраморного дворца-острова искусственно подсвечены, и его отражение в озерной глади мерцает таинственным, нездешним, призрачным маревом. Здесь снято немало фильмов-сказок. Джаг Нивас, или Озерный дворец, превращен в гостиницу. Ее, говорят, купил известный миллионер Тата.

Мы смотрим вниз сквозь решетки зимнего дворца на раскинувшийся между естественными стенами гор, опоясанный кольцом озер город. Днем Ганеш водил меня по его тесным улочкам среди застывших в философской неподвижности коров у лавок, таких же пестрых, как в Дели, торгующих увеличенными копиями раджпутских миниатюр на шелковых полотнищах, массивными бронзовыми анкарами, с помощью которых погонщики управляют слонами. Потом во дворике шиваистского храма я слушал, как слепая девушка, сидевшая на каменной плите у стены, играла на толстой дудке что-то горькое и протяжное, напоминавшее о суровых раджпутских былях.

Виток за витком спускаюсь я вниз по узкой горной дороге. И снова пустыня — барханы, поросшие жухлой верблюжьей колючкой, черные на фоне огромного экрана неба силуэты верблюдов. И вдруг ни с того ни с сего — крутой обрыв, на дне которого огромный каменный карьер и два десятка раджастханских женщин в неизменных красных сари, несущих на головах корзины со щебенкой. До чего же красивы здешние женщины! Не только сложением или разрезом глаз, но и тем, что никогда не встречаешь в этих глазах тупой покорности судьбе или безысходной грусти. Они светятся добродушием и искренним интересом к жизни, даже такой нот тяжелой, в общем-то мужской. Наверное, в этом секрет особого обаяния раджастханских женщин, признанного повсюду в Индии. Снова замечаю бригаду женщин с кирками и заступами в руках у высокой насыпи и тут же о них забываю: раскаленный песок рассекает широкая полоса небесно-голубой, прохладной воды. Это знаменитый Раджастханский канал. Пожалуй, во всей индийской мифологии не отыскать такого чуда. Первая очередь канала протянулась примерно на две сотни километров, а многочисленные ответвления от главной магистрали составили еще три тысячи километров. А вторая очередь, сооружение которой будет завершено к концу шестой пятилетки, позволит оросить 700–800 тысяч гектаров. Отступит пустыня, утратит свои невероятные краски, покроется нежной зеленью риса. А всего в течение пятилетки в Индии будет орошено 15 миллионов гектаров засушливых земель.