Когда сливаются реки - [5]

— И ты, товарищ Иванюта, приехал?.. Добро... Значит, скоро будете?.. А может, ты, товарищ Рудак, со мной?..

В глазах Захара Рудака едва приметно мелькнула искорка недовольства, но он сдержал себя; решив, что ему и в самом деле пора быть на месте, неторопливо взобрался на линейку.

— Не заставляйте и вы ждать! — крикнул он Якубу Панасовичу и Алесю.

Когда линейка укатила, старый учитель заговорил о том, что его беспокоило:

— Да... Все ж таки нету в нашем хозяйстве толку... Не умеем взять всего, что в руки дается! Вот этот Антон Самусевич на каждом шагу колхозникам кричит: «Кто из вас без хлеба сидит? Никто! А запамятовали, что при панах было? То-то!» Вот думай: оно и правильно и неправильно. Правда, что никто не голодает, но и в закромах не густо. На собраниях Самусевич распинается: «Я вам по полтора килограмма дал!» Не смотри, что он вроде мешка с картошкой, хвастаться и где надо поднажать умеет... Ну, верно, дал по полтора килограмма. А больше разве нельзя было? Как будто верно говорит Самусевич: хлеб, мол, наше богатство, как будто правильно действует — с поля не вылазит. Ну, а вперед он не глядит, плана у него нет, и больше всего боится, как бы чего не случилось... Вот, например, станция — ты думаешь, он вправду хочет, чтобы она строилась? Если и станет что-нибудь об этом мямлить, ты ему не верь... Ты лучше послушай, что будет говорить кладовщик Барковский, это как раз то самое, что Антон Самусевич думает.

— Я не понимаю одного, зачем тогда вы его держите? Почему молчит Рудак?

— И Рудак не молчит, и я не молчу, Алесь. Но прижать к стенке Самусевича не так-то просто, многим колхозникам он по душе пришелся. Некоторые из них рассуждают так: меньше скотины и птицы в колхозе, больше хлеба самим достанется...

Первое утро находился Алесь в селе, а жизнь, такая привлекательная, почти идиллическая внешне, уже начинала обнажать перед ним свои рытвины и ухабы.

Занятый этими мыслями, он не заметил, как очутился на школьном дворе. Открыв калитку, почувствовал что-то давно знакомое. Запах густых кустов мяты и крыжовника, окаймлявших забор, напомнил ему те дни, когда он здесь учился. Большой, заросший травой двор с физкультурной площадкой, на которой виднелась гимнастическая лестница и свисали с перекладин шесты, встретили его как знакомого. Нерушимая тишина стояла в сосновых стенах школы, завешанных географическими картами. Алесь вспомнил, как гудел этот класс во время перерывов, напоминая собой разрушенный улей.

— Это ты уже вернулся, Якуб? — донесся голос со двора, и Алесь узнал Веру Петровну, жену Гаманька.

— И не один, а с Алесем Иванютой! — с гордостью указал на своего ученика Якуб Панасович. — Инженер, не кто-нибудь!

— Может быть, позавтракаете?

— Не до еды теперь.

— Ну хоть кваску выпейте! — настаивала Вера Петровна.

— Это можно! — согласился Якуб Панасович, и с удовольствием он выпил кружку хлебного квасу и угостил Алеся.

— Так ты не задерживайся долго, — напомнила Вера Петровна, когда Гаманек с Алесем уже вышли за калитку.

— А это как придется, — усмехнулся Якуб Панасович. — Как дела наши пойдут! — И Алесь увидел перед собой все того же вечно озабоченного, энергичного учителя. Видимо, и Вера Петровна давно привыкла к непоседливости своего мужа.

Уже немало народу собралось на лугу, но люди все продолжали прибывать. На шоссе взбегали две песчаные дорожки. И хотя шли они с разных сторон, словно две русые косы, заплетенные у озера, но сходились вместе около села Долгого. Одна из них шла из Эглайне, другая — с хуторов Лукшты, и на обеих слышался говор и смех. А в праздничный шум, словно пытаясь разбить его единообразие, врывался звон костела, стоявшего на пригорке возле Лукштов.

«Должно быть, еще старый ксендз там хозяйствует», — подумал Алесь, невольно поворачиваясь в сторону хуторов.

— Блямкает и блямкает, — словно угадав мысли ученика, заметил Якуб Панасович. — Заманивает...

— И много таких, что отзываются?

— К сожалению, много. И особенно в Лукштах. Хутора способствуют этому... Много еще у нас темноты, Алесь! — И старик, вздохнув, начал набивать свою трубку.

Внезапно на дорожке появилась грузовая машина и резко, до песка срезая дернину, затормозила и остановилась. Машина была полна девчат, которые старались перепеть и перекричать одна другую. От их платьев, украшенных разноцветными лентами, рябило в глазах. На головах у многих возвышались отделанные золотом и серебром кепуреле[3]. Это ехала на праздник песни молодежь из колхоза «Пергале».

Из кабины выскочил Йонас Нерута, приятель Алеся с детства.

Прежде чем поздороваться с другом, он громко крикнул девушкам:

— Эй вы, тихо!

Девчата сразу примолкли, Йонас подошел к Алесю и Гаманьку, поглаживая свой непокорный черный чуб.

— Свейки[4], товарищ Алесь! Свейки, дядька Гаманек! — уважительно пожимая руки, говорил Йонас. — И вы к нам приехали, товарищ Алесь? Надолго?

— Насовсем, Йонас! — И Алесь крепко обнял его за плечи.

— Начальником строительства к нам назначен! — не без гордости пояснил Гаманек.

— Здорово! О, герай![5] — радовался Йонас. — Меня к себе возьмешь? — всерьез спросил он.

— Не только возьму, дружище, а еще и просить буду.