Когда разливается Акселян - [47]

Когда он подошел к бане, то увидел, как распаренный Гарей, будто собака, катается в снегу и постанывает от удовольствия. «Здоров, как бык», — подумал Шавали.

— А-а-а, пришел, — пробасил Гарей. — Очень хорошо. Потрешь мне спину.

Он бодро вскочил на ноги. Снежинки, едва прикоснувшись к его разгоряченному телу, тут же таяли, будто это было не смертное, изможденное невзгодами тело, а огонь. И снова Шавали подумал с тоской и завистью: «Черт его не возьмет. Здоров, как молодой кобель. Попробуй умори такого».

Гарей вытянулся на лавке и велел хлестать себя веником изо всех сил. Шавали разделся и принялся за дело со злостью и брезгливостью. Он не соображал, что чем сильнее хлещет того веником, тем приятнее Гарею. Шавали уже задыхался от жары и своего усердия, а гостю хоть бы что. Только покряхтывает от удовольствия да приговаривает: «Ох, как хорошо. Там достань, между лопатками. Чуть пониже. Ох, ух, самое место».

Наш липовый адвокат, неожиданно превратившийся в банщика, был весь в поту, у него совсем перехватило дыхание, а Гарею все было мало. Он наслаждался, как лошадь, которую купают, скребут скребком.

— Может, хватит, агай? — взмолился Шавали. — А то мы отсюда живыми не выйдем.

— Я знаю, когда хватит. Ты давай работой, угоди гостю, вот так, ух, как хорошо!

Когда веник совсем истрепался, а зудящая спина Гарея поуспокоилась, он схватил Шавали за руку и сказал:

— Хватит, довольно.

И вскочив с лавки, окатил себя ведром ледяной воды.

— Так можно и простудиться, — притворно заботливым голосом высказал свое мнение Шавали.

— А ты меня жалеешь? — усмехнулся Гарей.

— Да ведь как же, агай.

— Ладно уж, не первый раз в бане моюсь, — сказал Гарей. — И всегда обливаюсь холодной водой.

И он начал торопливо одеваться.

Когда мужчины пришли из бани, на столе их ждал большой медный самовар, а хозяйка, без особого труда изображая на своем лице приветливость и радушие, затараторила:

— С легким паром, Гарей-агай. Как банька? Уж лучше нашей бани нету ни у кого. Парок мягкий, хороший. Смотри-ка, ведь будто помолодел на десять лет. Красавец красавцем. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Сейчас чайку попьете с пастилой из смородины, еще лучше станет. Вон как славно будет. Ну, да ведь соловья баснями не кормят, пожалуйте за стол. Чем богаты, тем и рады.

Гарей поднялся на почетное место и сел, подложив под себя две подушки, окинул быстрым взглядом еду, разложенную на скатерти. Жареное мясо, истекающее жиром, улучшило его и без того хорошее настроение. Давно он уже не едал такого мяса. Не ожидая особых приглашений, выбрал кусок пожирнее и принялся сосредоточенно жевать. За мясом последовали блины. Гамиля и Шавали изумились ненасытному аппетиту гостя, но молчали и только переглядывались. Гарей же, пока не наелся и не попил чаю, не вымолвил ни одного слова. И только после того, как стол опустел, он громко рыгнул, вытянулся во весь рост и сказал:

— Шавали, ты не забудь, что я сказал. Пойдешь сам или пошлешь кого-нибудь, дело твое. Но Фахри пусть сегодня же придет.

И даже не подождав ответа хозяина, Гарей закрыл глаза и захрапел. Шавали и Гамиля снова молча переглянулись. Их бессловесные взгляды говорили о многом, понятном только им одним.

Гарей всхлипывал во сне, тяжело вздыхал и ворочался. Гамиля прошептала мужу, кивнув на незваного гостя:

— Ишь, плачет во сне. Видать, нелегкая у него жизнь, горя хлебнул не мало.

— Да-а-а, — протянул Шавали едва слышно. Вдруг он почувствовал сильную усталость и, подойдя к неразобранной еще постели, позвал жену. — Ложись, Гамиля. Сил моих больше нету.

— Да уж, пожалуй, надо ложиться, — согласилась Гамиля. — Когда конь в конюшне, никакой буран не страшен. Мы, слава богу, не в гостях, а дома.

Она тяжело плюхнулась в постель и прижалась к мужу. Гамиля хорошо понимала, что с появлением Гарея в их дом пришли новые заботы, а, может быть, и беда. Но ей хоть как-то хотелось утешить мужа, и она прикинулась беззаботной…

В эту пору особых работ в колхозе не было, и Тимер Янсаров собрался ехать в город. Ему хотелось навестить Нину Круглову. И он уехал, передав руководство колхозом своему заместителю, бригадиру Якубу Мурзабаеву. А тот, как известно, человек беспокойный, нашел работу. Решил провести снегозадержание в поле, где была посеяна рожь. В этом деле бригадир опирался не на знание, вычитанное из книг по агрономии, а на свой жизненный опыт. В течение ряда лет он всегда сеял на этом месте полдесятины ржи. На нижнем конце поля, в низине, где всегда лежал толстый слой снега, даже в засушливые годы хлеб родился хорошо, а на гребне, где снег сдувало, — похуже. И Якуб давно мечтал: «Эх, если бы и на гребне удержать снег, дело бы получилось хорошее». Но в те времена, когда жили без колхоза, единолично, сил не хватало, нечего было и мечтать о снегозадержании. Да у него и без этого было достаточно хлопот, все дни в суете да в маяте, и зимой и летом. Куда уж там мечтать, руки не доходили до заветной мечты. Теперь же, когда стали жить колхозом, Якубова мечта вполне могла превратиться в реальность. Одному неподсильно, а коллективу как раз по плечу.

Но многие смеялись над затеей бригадира: «Наш Якуб, видно, и на том свете не успокоится. Себе покоя не дает и людям. Придумал тоже — снегозадержание. Со временем скажет, что и гору Баим надо перенести да поставить перед деревней, чтобы защищала от северных ветров. Чудак наш Якуб, ей-богу, чудак». Но старик Гариф и Булат одобрили бригадирову затею и стали вовсю агитировать людей. Назначили время и вышли в поле все, кого наметил бригадир. Один только Фахри не явился, сославшись на то, что ему надо чинить изгородь. А между тем он в полном бездельи бродил вокруг фермы, будто бы соображая, с какой стороны приняться за дело. А работы тут хватало, было бы желание. Ясли прохудились, ворота у задней перегородки сломаны, давно бы их пора починить. А у колодца образовалась такая наледь, что едва проходило ведро, скоро уж и воды не вычерпнуть. Но заведующего фермой эти неполадки мало заботили. Ему лишь бы день убить. Поэтому ленивый Фахри, поручив мелкие работы во дворе скотникам и дояркам, томился от безделья.