Когда папа варвар - [52]

— Прежде чем мы начнём, я настаиваю на твоём полном насыщении, — Зигвальд встал, отошёл к противоположной стене.

Немного отпустило. В смысле стукнуть его хотелось всё меньше, точнее, отшлёпать по заднице. Странное желание. Что-то всколыхнулось, какая-то неясная мысль. кажется, я что-то важное узнала в сегодняшнем сне, но что именно — не помню.

— Хорошо, но ты никуда не уходи, — я тряхнула головой, вновь принялась жевать и пить, пить и жевать, пока не добралась до похлёбки.

Она оказалась отвратительной. Нет, серьёзно, там смешали всё: рыбу, мясо, крупу, овощи

— брр!

— Всё, я наелась, — аппетит действительно улёгся.

Точнее, отбился.

— Хорошо, только нам лучше не приближаться друг к другу, — выдал он неожиданно.

Хм, обычно так говорят девушки, а не наоборот.

— Ладно, — не стала заморачиваться, и без того будет нелегко. — Давай я тебе расскажу о том, насколько сильна и безусловна детская любовь.

Зигвальд сложил руки на груди, оперся спиной о стену и сжал зубы. Что уж, хоть не стал кричать: «не желаю ничего слышать», и то хлеб.

— Каждый маленький ребёнок в первую очередь любит свою мать. Она — главный человек, которого он видит, ощущает, от кого он получает еду и ласку. Эта любовь безусловна. Ему плевать на то, как эта мать выглядит, какое место занимает в обществе и как к ней относятся другие люди. Она — микрокосмос для своего ребёнка.

— Кто? — не понял он термина.

— Мир, — заменила специфическое слово. — Небольшой, но мир.

— Но отца ребёнок тоже видит и ощущает.

— Да, но не так много, как мать, хотя я, конечно, не могу знать, сколько времени проводила с Илладаром его мать, я тебе объясняю ситуацию в целом. Даже если она не кормила его грудью, всё равно для него она — самый дорогой человек.

— Кормила, — выдавил он через силу.

Было видно, что ему непросто даётся этот разговор, но он держится, не срывается и не уходит от него. И это вселяло очень большую надежду!

— Вот, а это уже не один и не два часа в день. Малыш в это время смотрит на неё, чувствует биение сердца, трогает кожу, слушает голос, вдыхает запах, получает ласку.

— Я понял, — голос Зигвальда был глух. — Но потом это забывается. Лично я не помню свою мать, только портреты.

— Что? — я растерялась от такого откровения. — Но Беренгария говорила, что ваши родители погибли несколько лет назад… Портреты показывала…

— На них мачеха, — Зиг оттолкнулся от стены, подошёл к круглому окну. — Моя мать умерла в родах вместе с новорожденной сестрой. И я не помню ни её голоса, ни запаха.

— Твоё сердце помнит, — я встала, сделала к нему небольшой шаг.

Не знаю, зачем, меня просто тянуло к нему. Я чувствовала, как что-то важное происходит в данный момент, а ещё как никогда осознала, что вот оно — зерно проблемы!

— И что оно может помнить? — иронично хмыкнул Зигвальд.

— Всё. А ещё оно тоскует, — снова шаг навстречу. — Возможно, под влиянием обстоятельств, оно заледенело снаружи. Скорее всего, именно поэтому ты и пошёл на брак по расчёту — потому что недополучил материнской ласки и считал присутствие любви в браке ненужным элементом.

— Глупости, — он резко повернулся ко мне, в его глазах плескался протест и немного растерянности. — Моя мачеха была хорошей женщиной, она любила отца, заботилась о нас с Крайлом одинаково!

— Я не спорю, — примирительно подняла руки. — Но она — другая. И было время, когда твоей матери не стало, ты оказался один на один с отцом, который потом привёл в дом чужую женщину. Ты привыкал к ней, вы притирались друг к другу, а потом тебя отдали в школу, так?

Я знала, что у Зигвальда и Крайлаха разница в возрасте шесть лет — Беренгария рассказывала. То есть, скорее всего, ему было около трёх-четырёх, когда не стало его родной мамы.

— Именно так, — он покачнулся и… тоже сделал шаг навстречу.

— Потом родился твой брат, всё внимание было ему, а потом ты подрос, стал считать себя крутым воином, которому не нужна женская юбка, разве что для развлечений. Так?

Он молчал. Сжал зубы так, что иногда был слышен скрип, тело его напряглось, взгляд стал угрожающим.

— Мы говорили об Илладаре, с чего вдруг разговор перешёл на меня?

И тут я не выдержала — заплакала. Не хотела, старалась сдержаться, но не могла. Обзывала себя слабачкой, но меня просто разрывала на части внутренняя боль. Ужасная, скручивавшая внутренности, выворачивающая душу. Словно я снова слилась с ним, почувствовала его нутро.

— Эй, ты что? — голос Зигвальда стал растерянным, из взгляда ушла угроза.

— Я. я сейчас с ума сойду-у! — не выдержала, согнулась пополам, а потом и вовсе присела на корточки. — Сколько боли-и!

— Драх, это из-за меня! — он отшатнулся, отчего я окончательно потеряла точку опоры, хотя мы не прикасались друг к другу, рухнула прямо на задницу.

Заревела ещё горше, сама себе удивляясь. Я никогда так не рыдала. Серьёзно! Даже когда мы хоронили бабушку, я плакала, но без сильной истерики.

— Ну же, успокойся, — я почувствовал, как меня обняли сильные горячие руки, подняли, усадили на стул. — Выпей.

В губы ткнулся кубок с вином.

— Не хочу-у! — продолжала я рыдать.

Вид у Зигвальда был донельзя растерянным, он не понимал, что же со мной теперь делать, как успокоить. Я и сам не знала, как это всё остановить, но пить не хотела.