Когда мы упали - [92]

– К чему боевая раскраска, эльфенок?

Сердце забилось с пугающей скоростью, и, закрыв глаза, я заставила замолчать голос, который много месяцев контролировал меня, и наконец призналась:

– Потому что я – анорексичка. У меня сильная анорексия, но я пытаюсь от всех это скрыть.

Остин запрокинул голову и закусил нижнюю губу. Он тоже плакал.

– А к чему татуировки, Остин?

Он пристально посмотрел на меня и ответил:

– Потому что благодаря им запутавшийся, испуганный, потерянный маленький мальчик из трейлерного парка кажется жестким. И чувствует себя достаточно сильным, чтоб участвовать в дерьмовом представлении, которое зовется жизнью.

Втянув воздух через нос, я громко всхлипнула и услышала, как застучали по полу ботинки Остина. Он подбежал к кровати и взял меня за руку.

– Эльфенок! Черт, эльфенок. Мне так страшно. Я чертовски боюсь тебя потерять.

Открыв глаза, я поймала его взгляд и прошептала в ответ:

– Я тоже боюсь. Я не хочу умирать. Не желаю сдаваться. Но я не знаю, как победить.

Сжав меня в объятиях, но избегая касаться спины, Остин забрался на кровать; его черные джинсы и футболка смялись от многодневной носки. Лежа лицом друг к другу, мы разрыдались, изгоняя собственных демонов и впервые в жизни обнажая истинные «я».

Спустя какое-то время мы успокоились.

– У нас больше нет секретов, – наконец, чуть улыбнувшись, произнесла я, нарушая повисшее в комнате тягостное молчание.

Приподнявшись на локтях, Остин отвел упавшие мне на лицо пряди волос и проговорил:

– Не совсем, эльфенок. Я еще кое-что должен тебе сказать.

Не знаю, из-за тона его голоса или серьезного выражения лица, но тело сотрясла нервная дрожь. И я в ожидании затаила дыхание.

Остин опустил голову, почти коснувшись губами моих, и признался:

– Ti amo, эльфенок. Ti amo tantissimo[47].

– Ты… любишь меня? – потрясенно переспросила я.

Остин кивнул.

– Больше, чем звезд на небе.

Я ощутила, как в груди взорвался фейерверк, и, найдя в себе силы, подняла дрожащую руку, положила на покрытую жесткой щетиной щеку Остина и прошептала в ответ:

– Я тоже люблю тебя, Остин. Тоже люблю.

Остин коснулся моих губ нежным, словно перышко, поцелуем. А потом, отстранившись, проговорил:

– Я хочу, чтобы ты поправилась, эльфенок. Ты мне нужна, и точка. А в последние несколько дней ты меня пугаешь до чертиков. – Я молча смотрела на него. – Ты красивая, эльфенок. Думаю, мы бы чертовски прекрасно смотрелись вместе. Я знаю, что облажался. Но с этим покончено. Теперь я все осознал. Просто Аксель сбежал, и я поклялся, что вытащу Леви из банды, даже если это будет последним, что я сделаю.

Поднеся ладонь к его щеке, я прошептала:

– Это твое искупление, Остин. И возможность выбраться… Я хочу тебя больше, чем саму жизнь.

Его глаза наполнились слезами, и он произнес:

– Тебе нужно начать есть, эльфенок. – Я не ответила, потому что не знала, могу ли это ему пообещать. – Потому что мне все время снится сон. Гребаный сон, который кажется слишком реальным для простой иллюзии, для того, что никогда не сбудется.

Я почувствовала, как участился пульс.

– Что… происходит в этом сне?

Остин поцеловал мне руку и сказал:

– Там ты и я, где-то на пляже. Мы живем у самой воды. И ты смеешься, часто и свободно. Ты здоровая. Сильная. И у нас трое детишек. Все с темными волосами и глазами. Они бегают и плещутся в воде, а я держу тебя на руках и наблюдаю за ними. Я чувствую, как ты смеешься. Не тем фальшивым смехом, что ты демонстрируешь друзьям. А по-настоящему, счастливо, от всего сердца.

– Остин… – Я замолчала, живо представляя себе этот сон, и меня захлестнули эмоции.

– Эльфенок, прежде я даже не допускал подобных мыслей. Честно говоря, я вообще не думал, что доживу до подросткового возраста. – Остин прижался губами к моей ладони… Ему отчаянно хотелось, чтобы я слушала, чтобы тоже загорелась этим сном. – Но ты заставила меня желать большего. От жизни. От Господа, который, как я думал, меня покинул. От самого себя. Благодаря тебе я поверил, что, кроме наркотиков и оружия, может быть нечто большее. Так что ты не можешь умереть, эльфенок. Потому что я очень хочу, чтоб этот гребаный сон сбылся. Мне это нужно.

Я хотела успокоить его, сказать, что все будет хорошо. Но просто не могла думать о будущем, не победив демонов прошлого.

– Малыш? – прошептал Остин. – Я люблю тебя.

– Остин… Моя сумочка здесь?

Услышав невзначай заданный вопрос, Остин нахмурился, но оглядел комнату в поисках сумочки. Поднявшись, он взял ее с туалетного столика и принес к кровати.

– Открой ее, – велела я. Остин послушался, и я продолжила: – Залезь в карман, застегнутый на молнию. – Остин вновь сделал, как я просила, и заинтересованно приподнял брови. Я поняла, что он нащупал фотографию.

Остин сел на край кровати и вытащил старый снимок. По его лицу я видела, что в конце концов он понял, кто на фотографии. Остин взглянул мне в глаза.

– Это ты?

Пытаясь справиться с дрожащими губами, я кивнула.

– Здесь мне шестнадцать. Меня сфотографировали в лагере группы поддержки за месяц до того, как я заболела. Прежде, чем анорексия вошла в мою жизнь и принялась разрывать на части. – Я глубоко вздохнула. – Такой я была до яркого макияжа. Перед тем, как спряталась от мира.