Когда мы молоды - [54]

Сегодня Фрида в светлом платье. Она очень спешит, даже что-то новое появилось в походке. Да ведь это вовсе не она. Конечно, нет, это какая-то другая девушка. Но она спешит к нему, даже машет ему рукой.

А, это же подруга Фриды, та самая, что была тогда с нею в парке. Как же ее зовут? Да, Соня. Видно, с Фридой что-то не так. Заболела? Они не виделись целых три дня.

— Ой, Эвальд Корнеевич! — кричит девушка издали и бежит еще быстрее. — Ой, я совсем запыхалась, все боялась, что вас не найду. Фрида сказала, вы будете ждать под старой липой, а я совсем не знаю, какая тут липа старая; я спросила, и один старик сказал, вон та, ей, наверно, больше ста лет, а уж он знает, ему самому почти столько, но он все-таки ничего себе, ходит довольно прямо, видит и слышит, вон там он живет, напротив, в маленьком домике, совсем такой маленький, старый домик…

— Что с Фридой?

— Ой, правда, я потому и пришла… Фриды нету.

— Как — нету? Почему?

— Уехала. В Тулу или куда-то там, толком не знаю. Я думала, Эвальд Корнеевич, вы все знаете. Мы все были против; мы говорили ей, оставайся, и я всегда уговаривала ее, куда ж ты поедешь, ты ведь любишь мотоциклиста — ой, извините! — ты ведь любишь Эвальда Корнеевича, говорила я, как же ты уедешь! А она говорила, Сонечка, дорогая, я должна. И когда она уезжала, позавчера, поездом, все так жалели, так ужасно жалели, и она была такая печальная, такая грустная, и на вокзал пришел наш начальник смены, и сам директор тоже, и его жена, она принесла ей цветы и сказала… Ой, Эвальд Корнеевич, вы же не слушаете! Я понимаю. Ой, какая я дура, чуть не забыла, у меня для вас письмо.

— Где письмо? — спросил он тихо, голос повиновался с трудом.

— Вот, возьмите.

Он взял конверт. Рука с письмом, его совсем здоровая левая рука повисла, как неживая.

— Так я пошла, Эвальд Корнеевич?

Эвальд поплелся за ней, медленно переступая тяжелыми, непослушными ногами.

«Зачем я иду за ней? Какой в этом смысл?

А что теперь имеет смысл?

Да, письмо. Где оно? Вот, я его держу. Пойду назад, к нашей липе. Вот и скамья. Это ее место, здесь всегда она сидела, мне надо немного подвинуться. Темнеет. Но еще можно читать. Пальцы дрожат.

Интересно, как дрожат пальцы. Я думал, что только в романах пишут, для красоты: «Его пальцы дрожали».

Он развернул письмо.

Странным, неуверенным почерком было написано: «Дорогая Фрида!»

Что такое?

Дорогая Фрида — это же она, письмо адресовано ей!

Здесь что-то не так. Нет ли еще чего в конверте? Вот фотография! Чья? Еще раз внимательно проверить конверт. Ага, вот тонкий маленький листок.

Опять дрожат пальцы. Странно, не поверил бы, что так бывает.

Возьми себя в руки, ты мужчина. Соберись с духом и читай!

«Любимый мой!

Я не в силах писать тебе. Прочти приложенное письмо, ты все поймешь».

Ни слова больше.

«Прочти приложенное письмо»… Куда я его дел?

Нет, это фотография. Значит, это он ей писал. Как он выглядит?

Со снимка открыто и прямо, и немного сурово смотрел на него молодой человек в военной гимнастерке без погон. Пустой правый рукав гимнастерки заткнут под ремень.

Развернув письмо, Эвальд сидел, уставившись куда-то сквозь исписанный лист; не прочитав, положил его снова в конверт.

* * *

— Все, — сказал мой новый знакомый, откладывая тетрадь.

Я молчал. Наверно, это обескуражило его.

— Очень несовершенно, конечно, — проговорил он виновато. — Чего-то не хватает. Конец скомкан. И вообще, сентиментально и старомодно!

— Думаете?

— Да, конечно.

В молчании мы выпили еще по рюмке вина.

— Послушайте, — сказал я. — А ведь вам, пожалуй, нелегко живется, вообще-то?

Он поднял глаза, улыбнулся:

— Почему вы так думаете?

— Но тем, кому легко, вы не завидуете, так?

— Пожалуй, — согласился он.

1978

ЧЕСТНО ЗАРАБОТАННЫЕ ДЕНЬГИ

Скрипнула тяжелая дверь, и хозяйка, войдя в избу, сказала по-здешнему, нараспев:

— Пришли, слышь, к тебе какие-то.

В ее голосе звучали несмелое любопытство и затаенное недоверие к необычному, непонятному постояльцу. И предвкушение разгадки: сейчас-то мы узнаем, каков ты есть человек.

— А кто такие?

— Твои, чай, знакомые.

— Нет у меня здесь никаких знакомых, — сказал Крюгер.

Ему было трудно примириться с мыслью, что пропал послеобеденный отдых. Вот уж сколько месяцев не мог он позволить себе подобного баловства, вот уж сколько месяцев не было у него иного крова над головой, кроме выполосканной дождями парусиновой палатки, иной постели, кроме спального мешка, иной пищи, кроме концентратов, иной музыки, кроме комариной. Но неделю назад самая трудная стадия работы была завершена, определены точки для глубокого бурения, подготовлены площадки. Остановка была за оборудованием.

Крюгер чувствовал себя чуть-чуть дезертиром в этом тихом, обширном селе, раскинувшемся со своими обшитыми тесом домами, садочками да огородами вокруг одной из узловых станций большой сибирской магистрали. Только вчера приехал он сюда на своем верном газике, чтобы уточнить сроки прибытия вагонов и подготовить разгрузку.

— Нет у меня здесь никаких знакомых, — повторил он, зевая и потягиваясь так, что хрустнули суставы.

— Ну как же, железнодорожники они, а спрашивают шофера, тебя, стало быть, — возразила хозяйка. — Ожидают они.