Когда мы были сиротами - [90]

— Слушай, мартышка ты старая, — шутливо заметил я, — все не так мрачно. Скоро ты снова увидишь сына, уж я об этом позабочусь. А начет того, что в годы нашего детства мир якобы был лучше, это все чушь. Просто тогда взрослые прикрывали нас. Не стоит вспоминать о детстве с такой ностальгией.

— Но-сталь-ги-я, — по слогам повторил Акира, словно это и было слово, которое он тщетно искал. Потом сказал что-то по-японски, вероятно, то же самое слово, и снова перешел на английский: — Но-сталь-ги-я. Нужно испытывать но-сталь-ги-ю. Это очень важно.

— Ты так думаешь, старина?

— Важно. Очень важно. Ностальгия. Если мы испытывать ностальгия, значит, мы помнить. Мир, лучший, чем этот, мы открывать, когда расти. Мы помнить и желать добрый мир снова возвращаться. Поэтому очень важно. Только что я видеть во сне. Я — мальчик. Мама, отец, рядом со мной. В нашем доме. — Он смолк, продолжая неотрывно смотреть на обломки.

— Акира! — воскликнул я, чувствуя, что чем дольше продолжается этот разговор, тем серьезнее становится опасность, о которой я боялся даже думать. — Нам нужно идти. У нас много дел.

Словно бы в ответ раздалась пулеметная очередь. Звук был более отдаленным, чем накануне, но мы насторожились.

— Акира, — сказал я, — отсюда далеко до того дома? Нам нужно добраться до него раньше, чем разразится настоящий бой. Сколько еще идти?

— Недалеко. Но мы идти осторожно. Китайские солдаты очень близко.

После сна, ничуть не освежившего нас, мы чувствовали себя едва ли не еще больше истощенными. Когда мы встали и Акира навалился на меня всей своей тяжестью, я не удержался и застонал от боли, пронизавшей шею и плечи. Первые несколько минут, пока мы снова не приноровились друг к другу, ходьба была для нас адской мукой.

Местность, по которой мы шли теперь, выглядела еще более удручающей. Разрушения оказались такими опустошительными, что нам зачастую приходилось останавливаться, чтобы найти хоть какой-нибудь проход через сплошные завалы. И хотя при свете продвигаться было легче, открывшаяся взгляду чудовищная разруха, которую накануне скрывала темнота, смертельно угнетала дух. Среди руин повсюду: на земле, на стенах, на разломанной мебели — видна была кровь, иногда свежая, иногда пролившаяся, судя по всему, несколько недель назад. Хуже того — обоняние предупреждало об этом гораздо раньше, чем обнаруживал взгляд, — мы стали с повергающей в отчаяние регулярностью натыкаться на груды человеческих внутренностей в разных стадиях разложения. Однажды, когда мы в очередной раз остановились передохнуть, я заговорил об этом с Акирой, но он ответил просто:

— Штык. Солдаты всегда втыкать штык в живот. Если втыкать сюда, — он ткнул себя под ребра, — штык не вытащить. Солдаты знать. Всегда живот.

— Хорошо хоть тела убраны. По крайней мере на это их хватило.

Время от времени мы по-прежнему слышали стрельбу, и каждый раз у меня возникало отчетливое ощущение, что она становится все ближе и ближе. Это тревожило меня, но теперь Акира шел увереннее, чем прежде, и, если я спрашивал, правильно ли мы идем, только нетерпеливо отмахивался.

К тому времени, когда мы набрели на тела двух китайских солдат, сквозь пробитые крыши уже сильно приискало солнце. Мы прошли довольно далеко от них и не смогли толком рассмотреть, но мне показалось, что убиты они были всего за несколько часов до нашего появления. Один лежал, уткнувшись лицом в битый камень, другой умер, стоя на коленях, и теперь упирался лбом в кирпичную стену, словно человек, погруженный в глубокую печаль.

В какой-то момент меня охватила уверенность, что мы вот-вот попадем под перекрестный огонь, и я остановил Акиру, сказав:

— Слушай, в какую игру ты играешь? Куда меня ведешь? Он не ответил, лишь стоял, навалившись на мое плечо, опустив голову и пытаясь успокоить дыхание.

— Ты в самом деле знаешь, куда идти? Акира, отвечай! Ты знаешь, куда мы идем?

Он устало поднял голову и указал куда-то поверх моего плеча.

Я оглянулся — очень медленно, поскольку он продолжал тяжело висеть на мне, — и через пролом в стене не более чем в дюжине шагов от себя увидел то, что, несомненно, было Восточной печью.

Мы молча двинулись туда. Так же как ее близнец, Восточная печь выстояла в передряге. Она тоже была покрыта пылью, но, похоже, оставалась вполне пригодной для использования. Отстранив Акиру — при этом он тут же опустился на гору битых кирпичей, — я подошел вплотную к печи и так же, как в предыдущем случае, задрал голову — передо мной была уходившая в облака труба. Потом я вернулся к Акире и тихо тронул его за плечо.

— Акира, прости, что говорил с тобой в таком тоне. Хочу, чтобы ты знал: я очень тебе благодарен. Сам бы я никогда не нашел этого места. Нет, правда, Акира, я так тебе благодарен!

— Ладно. — Теперь он дышал немного спокойнее. — Ты помогать мне. Я помогать тебе. Все в порядке.

— Но, Акира, теперь мы должны быть где-то совсем рядом с домом. Дай-ка оглядеться. Вон та улица, — указал я, — ведет в нужном направлении. Нам необходимо идти по ней.

Было видно, что Акире очень не хотелось вставать, но я поднял его, и мы снова отправились в путь по узкой улочке, несомненно, той самой, которую лейтенант показывал мне с крыши, однако она оказалась полностью завалена обломками домов. Через отверстие в стене мы пробрались в соседний закуток и стали продвигаться через завалы вперед, по направлению, которое представлялось мне параллельным нужной улице.