Когда мы были чужие - [7]

Руки у нее дрожали.

— Дзия, я не могу тебя бросить.

— Детонька, ты знаешь, я тебя люблю всем сердцем. Надо ехать. Подумай об отце — вдруг он опять напьется и полезет к тебе?

— Но Америка — так далеко. Можно ведь здесь, в Италии, уехать в город: в Рим, в Милан или в Неаполь! — растерянно предложила я.

— Здесь у нас никого из близких. И люди подумают… Ирма, ты же знаешь, что они подумают.

Что я шлюха из горной деревни.

— Но добрался ли Карло в Америку? Он ведь так нам ничего и не написал, — напомнила я.

— Не написал, а Альфредо пишет. Он доволен. Ты разумная, трудолюбивая. Поезжай в Неаполь, найди хороший корабль и плыви за океан. Найдешь в Кливленде богатых дам и будешь шить им платья.

— Поедем со мной, Дзия.

— Как? Я с горы-то спуститься не могу.

Ее сморщенная рука накрыла мою ладонь.

— Поезжай, заработай денег и возвращайся, как вернулся Джованни, сын сапожника.

— И мы купим себе дом? — протянула я.

Она сжала мне пальцы.

— Быть может. Но для начала тебе надо уехать из Опи. Твои документы у отца Ансельмо. Надень плащ Карло, сегодня ветрено.

Она сняла плащ с гвоздя у двери, накинула мне на плечи, и я поспешила в церковь.

Отец Ансельмо полировал чашу для причастия. Он усадил меня рядом и заговорил:

— Ирма, ты знаешь, я приехал в Опи из Милана. Твои предки приплыли сюда из Греции, судя по словам Кармелы. Люди нередко отправляются в дорогу, гораздо чаще, чем ты думаешь.

— Но все это было давно. Мама говорила…

— Кармела сказала мне, что она говорила: все, кто уедут, погибнут. Ирма, твоя мать умерла в своей кровати, и пекарь умер, замешивая тесто. Смерть настигает нас там, где ей угодно, и каждая душа покидает этот мир в одиночестве. Тебя пугает плавание на пароходе?

Да, и это тоже. Я никогда не видела ни одного корабля, не видела не только океана, но и большого озера. Сердце замерло у меня в груди. Холод пробрал до костей.

— Я никого не знаю в Америке. И Карло не написал нам ни строчки, — голос у меня срывался.

— Письма идут долго. Кармела рассказала мне, что случилось в ту ночь, рассказала, что пытался сделать твой отец. А даже если он женится на Ассунте, позволит ли это остаться тебе, Ирма? И тебе, и Кармеле? Вам обеим?

Я молчала. Ассунта добрая женщина, но, возможно, не настолько, чтобы держать в доме двух других. Мышка пробежала по каменным плитам и юркнула под купель.

— Обеим, Ирма? — повторил он.

Я тоскливо смотрела на свои руки, сложенные на коленях.

— Наверно, нет, но я боюсь уезжать, святой отец.

— Конечно, боишься, однако, что мы сумеем дать тебе здесь, в Опи, хоть мы и любим тебя? Многие находят в Америке свое счастье. Если случится голодный год, ты сможешь прислать денег и помочь своей семье. Уж лучше так, не правда ли, чем жить здесь из милости? Или выйти за мужчину, который будет жесток с тобой?

Я закрыла глаза. У меня нет выхода.

— Господь милостив, он позаботится о тебе, как добрый пастырь заботится о своем стаде. Он призрит тебя на путях твоих, — мягко утешал меня знакомый ласковый голос. Слезы навернулись мне на глаза. — Возьми, — отец Ансельмо протянул мне платок. Снаружи пробили часы. Он откашлялся. — Ирма, посмотри-ка сюда.

Достал папку с бумагами. Мое свидетельство о рождении, пояснил он, и письмо, которое надо показать капитану корабля и портовым служащим в Америке, где сказано, что я из порядочной семьи, приличного поведения и доброго нрава, обучена рукоделию, и что он лично, как заказчик, доволен моей работой.

— А это тебе, — он протянул мне четки с крошечными коралловыми бусинами. — Они ничего но весят, но смогут утешить тебя в пути. Если Карло напишет, я сообщу ему, чтобы нашел тебя в Кливленде. И прослежу, чтобы Эрнесто отдал тебе приданое, а также, чтобы они с Ассунтой заботились о Дзии, когда поженятся.

— Спасибо, святой отец, — с трудом выговорила я.

Итак, все было решено без меня. Когда мы отбирали овец, на продажу или на убой, остальные преспокойно паслись, не замечая исчезновения товарок. Когда меня уведут, Опи будет жить без меня. Я обвела взглядом окна и фрески на стенах, колонны и дубовую кафедру, которые больше, наверно, не увижу никогда, и посмотрела на отца Ансельмо.

— Отдайте, пожалуйста, деньги за алтарную пелену Дзии, чтобы она не пришла к Ассунте, как побирушка.

Он обещал и пошел проводить меня до дверей.

— Прощай, Ирма, — он поцеловал меня в обе щеки. — Пиши нам.

В тот вечер я обошла все до единой улочки Опи. Похоже, ветер разнес весть о том, что я уезжаю, как когда-то клочки Филомениного шитья. Жена мэра отвела меня к каштану у колодца и потихоньку сунула в руку двадцать лир.

— Ты едешь в Америку, да? — с любопытством спросила ее маленькая дочь.

— Тише, детка. Купи себе в Неаполе что-нибудь приятное, Ирма. — Она наклонилась ко мне. — Говорят, в Америке женщинам не обязательно выходить замуж. Какая чудесная страна.

— А Ирма приедет обратно? — прошептала девочка.

— Нет, никогда! — твердо ответила ее мать, и глаза ее блеснули. Прежде мне никто еще не завидовал. Она поцеловала меня и торопливо ушла, увлекая за собой ребенка.

Я непременно вернусь. Вот только когда? А теперь мне надо забрать с собой Опи. Я вскарабкалась на высокое плоскогорье, где начиналось наше пастбище, достала обрезок ткани и вышила черными нитками неровную городскую стену, дом мэра, нашу церковь с колокольней и улочку с путаницей домов, в одном из которых родилась — и жила до этой поры.