Когда мы были чужие - [102]

— Прекрасно. Вот и сделайте это.

Она дала мне платок, чтобы утереть пот.

— Он ждет в приемной. Волосы рыжие, но говорит, что грек.

Тряпки, которыми была обмотана рука плотника, покраснели от крови. Широкоплечий, глаза большие, карие. Он с тревогой следил за мной, пока я развязывала его самодельные бинты.

— Вы итальянка? — спросил он по-английски. — Доктор сказала, что вы зашиваете лучше всех.

— Да, итальянка. Раньше я работала портнихой.

Напряженное лицо слегка расслабилось.

— Портнихой? Это хорошо.

Глубокий порез шел вдоль всей руки. Я встала так, чтобы закрыть ему обзор.

— Как вас зовут? — поинтересовалась через плечо.

— Нико Паппас, с острова Кос, это в Греции. А вас? — он перегнулся, чтобы посмотреть на рану. — Плохо дело, да? Очень глубокая.

— А меня Ирма Витале. Да, глубокая, но зато чистая. Как это случилось? Вы сядьте, пожалуйста, и расскажите мне.

— Мы с напарником работали на Сакраменто-стрит. Леса обвалились, и я упал. — Нико взял меня за локоть здоровой рукой — У нас в бригаде был немец, он тоже руку поранил, но не так сильно. Ему положили швы, и поначалу все было хорошо, но потом рука почернела и пришлось ее отнять. Мисс Витале, я плотник, поймите.

Осторожнее с обещаниями.

— Нико, я сделаю все, что смогу. Обещаю вам. Ну что же, начнем? — Он кивнул, и рыжие влажные завитки на лбу забавно качнулись в такт. — Я буду говорить вам обо всем, что делаю, если хотите.

— Да, пожалуйста.

Он потер затылок.

— Сейчас я тщательно вымою руки щелочным мылом. — Я натерла руки так сильно, что они покраснели. — Теперь кладу на стол чистую салфетку. Нитка, которой я буду вас шить, не соприкоснется ни с одной грязной поверхностью. Вот, игла простерилизована. Вы хотите, чтобы кто-нибудь подержал вам руку? — Он покачал головой. — Ну, тогда я закреплю ее перевязочными бинтами, смажу кожу экстрактом из листьев коки, для обезболивания… ну все, я наметила, где класть швы. Готовы?

— Да. Расскажите мне о своей родине, — он отвернулся к окну и вцепился в стул здоровой рукой.

Я описала Опи, рассказала ему, что в сущности это крошечная деревушка, которую и городом-то не назовешь, так, заброшенный угол в Абруццо. Рассказала про овец, про наш сыр и вино, маленькую площадь перед церковью и вид с нашей горы на восходе солнца.

Рука, которой он держался за стул, расслабилась. Кока действовала.

— Кос тоже очень маленький, и имя у него тоже коротенькое, но там так красиво.

— Расскажите про остров.

Я склонилась над его раной, а он говорил про белые домики, синие морские волны, аромат лимонных деревьев и спелых фиг, про темную зелень оливковых рощ.

— Это рощи наших соседей, — с горечью добавил он, обернувшись ко мне. — Где вы учились шить?

— В Чикаго.

— Хорошо получалось?

— Нашим заказчицам нравилось. — Я зашила порез почти наполовину. — Останется шрам. Мне жаль, но ничего не поделаешь.

— Да какая разница. Лишь бы с рукой все было в порядке. На платьях ведь тоже есть швы, верно? И деревяшка с деревяшкой сходятся по шву, так?

— Никогда об этом не думала.

— Америка в этом смысле потрясающая страна, здесь столько дерева. — Я кивнула, не отрываясь от работы. — Вы не были в секвойных лесах? Вдоль побережья их много.

— Нет, пока не успела.

Доктор Бьюкнелл неслышно вошла в комнату, а Нико рассказывал о гигантских деревьях, которые росли тут еще до нашей эры, в несколько обхватов шириной и выше любого собора. На пне от такого дерева могут встать рядом десяток мужчин, а древесина на спиле глубокого красного цвета.

— Как ваши волосы? — не подумав, спросила я.

Он широко улыбнулся.

— Да, наверно. А ваши волосы как благородный дуб.

— Ну все, почти готово. Три, два, один, — я закрепила последний узелок. Кажется, это самый идеальный шов, какой я когда-либо делала.

— Превосходно, — заявила доктор Бьюкнелл. — Через неделю ему надо будет прийти, и мы снимем швы.

— А можно это сделает мисс Витале? — спросил Нико.

Упорный взгляд карих глаз был слишком требовательным и слишком теплым.

— Остальным ведь тоже надо практиковаться, — возразила я.

— Это правда, — кивнула доктор уже выходя из комнаты: ее позвала миссис Роббинс.

Я забинтовала руку, объяснила, как часто надо менять повязку и дала ему чистой марли. Когда он неловко попытался натянуть куртку, помогла, но тут же торопливо отошла в сторону.

— У тебя щеки горят, — шепнула Сюзанна, столкнувшись со мной в коридоре. — С тобой все в порядке?

— Абсолютно.

— Что там творится у вас в амбулатории? — спросила меня вечером Молли.

— Ничего. Все как обычно, день как день.

— А вот и ошибаешься. Мы с миссис Салливан покупаем соседний дом, сегодня взяли ссуду в итальянском банке, с которым я сумела договориться. Здесь не нужно быть богатым, чтобы получить кредит. Передо мной они дали денег плотнику из Греции.

— Как он выглядел?

Молли бросила на меня острый взгляд.

— Как все греки: высокий, шумный, с черными волосами. А ты почему спрашиваешь?

— Просто так.

— Ну, ладно. Давай я тебе покажу мои расчеты.

Молли с присущим ей воодушевлением битых два часа излагала мне, как они с миссис Салливан соединят оба дома, расширят столовую, а кормить увеличившееся число постояльцев будут с одной кухни. А после того, как они отдадут ссуду, Молли сможет открыть свой собственный пансион. Было уже за полночь, я пошла наконец спать, а она испещряла новый календарь крошечными цифирьками. Ступеньки наверх, ко мне в комнату, показались крутыми, точно горная тропа. Сил, чтобы раздеться, почему-то не было, я так и заснула в платье, только положила на лоб мокрую тряпку. Голова совершенно раскалывалась.