Когда мы были чужие - [104]

— Надо пустить ей кровь, — кажется, это миссис Салливан. — Вы пощупайте ее пульс, слишком частый, слишком.

Ей возражает… мужской голос. Вроде бы, я его уже слышала раньше.

— Вы врач?

— Нет.

— Родственник мисс Витале?

— Никто никому кровь пускать не будет! — это точно Молли.

Сдержанная перебранка, тяжелые шаги, в комнате остались двое — Молли и высокая темная фигура рядом с ней. Навалилась тьма, температура поднялась еще выше. «Вечерний приступ лихорадки», смутно вспомнилось из лекций. Я пыталась сконцентрироваться на этой мысли, но потом само значение слов расплавилось в горячечном бреду и ласковые, утешающие силуэты куда-то исчезли. На их место пришли другие видения: отец тащит меня к зеркалу, я вырываюсь, хватаю алтарную пелену, и она обвивается вокруг меня, не дает вздохнуть, я бьюсь, чтобы освободиться, но ничего не получается. Потом сильные, уверенные руки крепко меня держат, как овцу перед стрижкой. Кровать, прежде такая мягкая, становится жесткой и холодной как камни. Воры дергают меня, хохочут и издеваются. А потом нестерпимый запах пепла, Джейк ударяет ремнем, еще, он бьет меня и бьется внутри меня, мне больно, он сдавленно шипит: «Белошвейка, первачок, грязная шлюха».

— Нет! — я кричу это вслух. — Пусти меня!

Во рту что-то железное… ложка. Мне дают настойку опия. Толпа безликих людей хохочет, показывает на мой шрам, а потом медленно тает, и я остаюсь одна — тонкая и прозрачная, как стекло. Вокруг покачиваются морские водоросли. Мимо проплывает Якоб, за ним следом Аттилио, они улыбаются и машут мне руками, а я проваливаюсь в сон.

Дни и ночи сменяли друг друга. Приходили из мрака голоса, ласковые руки мыли меня и расчесывали волосы. Потихоньку боль в животе отпускала. Однажды в рот мне положили какой-то твердый орешек. Глубокий голос велел:

— Ирма, проглотите, пожалуйста.

Молли гневно завопила:

— Это еще что, что ты ей дал, ненормальный грек?

— Оливковую косточку. Это полезно для желудка.

Двое спорят. Голоса, поднимаются, падают до шепота, смеются и удаляются.

В тот день или на следующий я выпила бульону, затем поела гренки с бульоном.

— Лихорадка спала, — сказала Молли с огромным удовлетворением. — Заставила ты нас поволноваться, и меня, и его.

— Кого — его?

— Ш-ш, спи.

Пришла доктор Бьюкнелл, пощупала пульс и смерила мне температуру, после чего сказала, что завтра утром можно будет открыть занавески.

— На дворе конец мая, Ирма. Маки уже вовсю цветут. Вы болели больше месяца. — Я попыталась сесть. — Нет, пока еще не стоит. Может быть, завтра. Посмотрите сюда, — она поднесла мне к лицу бледную худющую руку. Я невольно охнула. — У вас были отличные сиделки и они помогли вам выкарабкаться, а теперь дело за вами: ешьте как следует, набирайтесь сил. И возвращайтесь обратно в амбулаторию.

На другой день я все же уселась в кровати, обложенная со всех сторон подушками, и съела немножко ячневой каши. Голос у меня скрипел, как несмазанная таратайка, но у Молли это вызывало только радостную улыбку.

— Ну, вот моя деревенская девица снова со мной. Давай-ка, еще немножко бульону.

Потом она откинулась на стуле и скрестила на груди руки.

— Так значит, Ирма, в Чикаго, в ту ночь, когда ты не пришла домой, тебя изнасиловал в сгоревшем доме мужчина по имени Джейк, который притворился полицейским. И вот этого ты не могла мне рассказать много месяцев, что мы с тобой дружим?

Ложка выпала из моих слабых пальцев.

— Как ты узнала?

— Да ты же нам и сказала, пока была не в себе. Я твой друг, пойми. Ты зря не доверяешь друзьям.

— Я сказала вам?

— Ну, да. Мне и Нико, плотнику. Он взял адрес пансиона у Сюзанны и приходил сюда каждый вечер после работы. Не волнуйся, я выпроваживала его из комнаты, когда мыла тебя.

— Так он знает? — меня бросило в жар, на сей раз не от лихорадки, а от стыда.

— Он хороший человек, Ирма, и он не младенец. Его не смутишь житейскими невзгодами.

— Что он сказал?

— То, что сказал бы любой нормальный человек на его месте: тот, кто изнасиловал тебя, тварь последняя. И всякий, кто обижает женщину, подонок.

— Но почему Нико вдруг так обо мне заботился? Я всего лишь зашила ему руку. А после того, что было в трамвае, он должен был решить, что я просто сумасшедшая.

Молли рассмеялась:

— Да уж, и кто бы его за это осудил, верно? Значит, хорошо зашила, дорогая моя. В любом случае, он по-прежнему приходит узнать, как ты себя чувствуешь.

— Правда? А ты что говоришь?

— Что есть, то и говорю. — Она предостерегающе подняла палец. — Так что, уж будь любезна, когда он придет, не падай в обморок и не впадай в безумие. У него, конечно, тоже не все дома — прямо очень странные у этих греков идеи насчет лечения — но в целом, он славный. И поскольку сил, чтобы смыться, у тебя явно не хватит, придется тебе повидать его нынче вечером. Сама решай, что он за человек.

Она помогла мне переодеться в чистую ночную рубашку.

— И вот еще что. Нет никакой нужды обсуждать с ним ту ночь в Чикаго, он об этом знает, и ладно. Будь проще, Ирма Витале, говори с ним, будто он один из парней в вашем Опи.

— Да ведь я с ними никогда не говорила.

— О боже. Хорошо, не как с ними. Как с этим чудным старьевщиком, ну, с Якобом. Или с моряком. Накройся получше. Не хватало еще, чтоб ты теперь простудилась.