Когда дует северный ветер - [67]

— Что «как», господин полицейский?

— Я здесь с тобой не шутки шучу! Брось свои дурацкие вопросы.

Начальник, изнывая от жары, расстегивает рубашку.

— Где твоя старшая дочь? — спрашивает он.

Женщина сохраняет спокойствие, хотя прямо на нее уставилась оскаленная морда тигра, выколотая на начальственной груди.

— Я, — отвечает Но, — оставила ее приглядеть за садом.

— Что караулить там в эту пору?

— Оставишь сад без присмотра, через год есть будет нечего. Разве не так, господин полицейский?

— Ты что, препираться со мной вздумала? — Ухватив полу рубашки, он обмахивался ею, точно подстрекая тигра броситься на дерзкую и растерзать в клочья.

— Да я говорю вам все как есть. Какие тут препирательства.

— У меня времени нет возиться с каждым из вас. Говорю тебе официально: оставила там дочь, значит, совершила преступление! Короче — сто!

Она никак не ожидала, что начальник будет так краток. Слово «сто» в его устах означало «сто тысяч». Всем, кто оставил на той стороне своих детей, еще вчера утром пришлось уплатить начальнику полиции по сто тысяч донгов. Уклониться не было никакой возможности. И все же Но делает вид, будто не поняла его. Наклонясь, она роется в карманах. Начальник не сводит глаз с ее бледных худых пальцев. Наконец она извлекает бумажку в сто донгов и кладет ее на стол. Ба тотчас, взмахнув рукой, сметает ее на пол вместе с пресс-папье.

— Сто тысяч! — ревет он. — Сто тысяч!..

— Разве можно, господин полицейский, так бессовестно, бессердечно грабить людей?

Едва не задохнувшись от ярости, он вскочил, передернул плечами. Тигр на груди у него шевельнулся, но так и остался на месте. Начальник заметался взад-вперед по кабинету, потом кинулся к двери в соседнюю комнату.

— Минь, ты здесь? — крикнул он.

— Здесь.

Сидевший за письменным столом Минь встал и вошел в кабинет.

— Иди-ка потолкуй с этой бабой. Мочи моей больше нет.

— А что вас вывело из себя?

— Есть «тариф», она это знает и нарочно меня бесит. Выудила из кармана сотенную бумажку и сует мне. Да что я, нищий? Милостыню у нее прошу на чашку хутиеу?

— Оставьте, я поговорю с ней.

Минь терпелив, имеет подход к людям. А Ба по сей день сохраняет все замашки главаря хоахао. Говорит на жаргоне уличного отребья. Брань с языка не сходит. С подчиненными придирчив, груб, а еще величает себя их «старшим братом». Когда-то, при французах, чуть захватят село или уезд — тиранил он там людей, как сущий дьявол. Избивал свои жертвы толстой дубинкой, один конец ее выкрашен был в зеленый цвет, другой — в красный. Ежели бил кого зеленым концом, значит, деньги требовал, а красным — забивал насмерть. Собратья по секте хоахао называли ее «жезлом бытия и небытия». Те времена вроде канули в вечность, а Ба — он по-прежнему тут. Ничуть не изменился: хоть и надо бы действовать иначе, по-другому, да он все никак не привыкнет. И дружкам своим говорит прямо, без затей: «Были мы отступниками, отступники и есть, только раньше французам служили, а теперь — американцам. Разница где? Нету ее! Все прочее — пустые слова. Грабитель — он нынче и есть повелитель. Главное — урвать кус пожирнее. А что не идет в руки — кроши к чертовой матери. Так бы и заявили открыто сверху донизу!»

Надо же, сегодня с самого утра все идет наперекосяк; начальник полиции гневается, и гнев его обращается против депутата Фиена. При французах, когда он заправлял ротой хоахао, куда бы они ни нагрянули, земля и небо — все принадлежало ему безраздельно. Гражданские власти кланялись ему в ноги. А теперь извольте делить с ними барыши и власть. В народе не стало былой покорности: то одно затеют, то другое. Эта сволочь депутат Фиен отхватил при дележе самые лакомые куски, а ему, Ба, остается мослы глодать. Да еще корчит из себя этакую ходячую добродетель, а сам шельма — пробу негде ставить. То к одному наведается, то к другому и каждому на ухо нашепчет неведомо что. Стравит людей, а сам стоит в сторонке — любуется. Зато с начальством льстив, угодлив сверх всякой меры. Тут еще этот капитан Лонг, чванится вечно: он, мол, опора государства, а на самом деле пуст, как рассохшийся бочонок.

Ба выходит из здания управы и прямиком спускается к пристани. Это обычный маршрут начальника полиции, когда он не в духе.

Минь тем временем располагается в кресле за столом начальника и говорит:

— Здравствуйте, сестрица Но, садитесь, прошу вас. Чем же вы так разгневали шефа? Да вы присядьте, ноги-то, небось, гудят.

— Ничего, я постою. Вникните, пожалуйста, в мое дело.

— Да, я вас слушаю.

— Манго-то у меня набралось всего лодки две или три, а ему подавай сто тысяч. Где взять такие деньги?

— Садитесь же. И послушайте, что я вам скажу. Рано или поздно заплатить все равно придется. К чему вам лишние разговоры? Зря силы тратите.

Но садится на краешек стула — ей, мол, рассиживаться некогда. И заявляет:

— Правительство говорит, надо бороться со взяточниками. Про это во всех газетах пишут, и радио из Сайгона каждый день твердит то же самое. А здесь с тебя на каждом шагу деньги тянут. Да кто же стерпит такое!

Минь, он человек непростой: что угодно ему говори — слушает, кивает, а лицо непроницаемое, как камень.