Когда дует северный ветер - [33]

— Ни с кем ничего не случилось? — спросил я.

— Все были ранены!

— Такой жестокий был бой?

— Нет, не вражеским огнем и не осколками бомб. Просто острые листья тростника и травы изрезали всем лица.

— Значит, убили только одного.

— Погодите, это еще не конец. Тот, что смылся, так перетрусил, даже выстрелить не посмел ни разу. Никто не знал, куда он девался. Но всем было ясно: теперь ему крышка. Так и вышло. А напоролся он на мальчишку лет двенадцати. Собрался паренек кузнечиков на наживку накопать для рыбалки. Отправился в сад. И надо же было янки очутиться в этом саду. Залез в чащу кустарника, съежился весь, сидит не шелохнется. Мальчуган стоит посреди сада — прислушивается. Чу, кузнечик стрекочет! Пошел на звук, глядь — нора. Он и давай ее сразу раскапывать. Вот-вот кузнечика схватит, да только тот как сиганет вдруг из норки — прямо из рук ушел. Прыг-скок, и в кусты. Мальчишка за ним. Счастье еще, углядел он сразу янки в этих кустах. Смотрю, говорит, за листьями — глаза! Зеленые, неподвижные… Сперва решил, кошка. Глядь — ствол карабина рядом поблескивает! В другой раз янки небось бы выстрелил. Но тут побоялся. Мальчишка похолодел, бросился было бежать, да, к счастью, опомнился. Вернулся себе, этак не торопясь, назад, присел и опять, как ни в чем не бывало, давай землю рыть: мол, другую нору раскапывает. Сообразил ведь — если уйти сразу, янки почует недоброе. Потом отошел в сторону и там роет. Сайгонский солдат — тот допер бы: откуда в саду столько норок с кузнечиками? А американцу, решил паренек, все равно невдомек: где какие норы, да и зачем кузнечиков копают.

— Ишь, какой смышленый!

— Да уж, дети теперь пошли — сущие мудрецы. Короче, покопался он в одном месте, в другом, в пятом, в десятом — и все на виду, все спокойненько. А сам отходит все дальше. Вроде уже и бежать можно бы, так нет, он еще и песню затянул, чтоб уж совсем натурально все выглядело. Допел куплет — и давай бог ноги. Благо, партизаны по домам разойтись не успели. Ну, кинулись мы все. Шау Линь, конечно, за главную. И народ вместе с нами. Похватали кто косу, кто мотыгу, тесак или на худой конец палку. Оцепили сад и пошли. Каждый кустик обшаривали, будто на хорька охотимся. Нет, думаем, не уйдет. Так он знаете что отколол напоследок? Со страху ошалел небось, а тут видит: канава садовая. Брошусь, решил, в канаву, нырну поглубже и под водой уйду вплавь. Да только канава мелка была, уткнулся он головой в дно, илу наглотался. Тут уж деваться ему было некуда. Вскочил — карабин на изготовку. Но наша пуля быстрей оказалась, разнесла ему череп.

— Вы стреляли или кто другой?

— Эх, если б я! Не успел нажать на спуск, вижу — он уже трепыхается. Ну, не обидно ли?

— Да ладно, кто ни убил его — все хорошо.

— Сам знаю, но, застрели его я, душа моей невесты успокоилась бы. Старики говорят: души умерших остаются среди живых. И если мы утолены местью, души умерших тоже довольны. Но когда мы не утолены, души их жаждут мщения. Сколько ночей я все думал об этом… Ладно, не о том речь. Янки так взбаламутил всю канаву, словно в ней буйвол купался. Вытащили мы его из воды, видим: надето на нем сразу две рубашки. На одной нарисованы сплошь тростник да камыш, на другой — рисовые ростки и древесные листья. Две рубашки, выходит — четыре стороны, и каждая расписана по-своему. Нарисовано все — и побеги, и листья, и ветки, от всамделишных не отличишь. А на лице краски мазками наложены: серая, зеленая, бурая.

Когда оба ряженых янки не вышли на связь, начальство ихнее в Биньдыке сразу поняло, в чем дело. Но решило схитрить: мол, все у них в порядке. Нашли они двух других янки, вырядили в точно такие же костюмы, обмазали лица краской и сунули в вертолеты. Под вечер вертолеты эти, как и раньше, покружили над нашей округой, то снижались, то поднимались, а когда вернулись на базу, было объявлено, что Вьетконг бросил-де против двоих американских солдат целый полк, но они, уничтожив чуть ли не роту «ви-си», благополучно вернулись с задания. Вот, мол, смотрите, любуйтесь!

Только одного они не учли: у нас ведь остались трупы тех двух янки. Уж не знаю, как там у вас, в джунглях, а здесь, на равнине, американцы, какие бы ни понесли потери, никогда не оставляют на поле боя трупы своих солдат. Если не могут вывезти их, сжигают напалмом, чтоб и следов не осталось. В сайгонских войсках, там, конечно, по-другому. Ну а тут вон какая улика: два трупа, оружие и все прочее.

Слышим мы, как вражеская пропаганда превозносит «подвиги» двух этих ряженых убийц — мол, они и наших положили видимо-невидимо, да еще умудрились вернуться на базу целехонькими, — такое нас зло взяло! Живет здесь по соседству один старик, звать его Хай Ко. Помните, он еще рыбу здоровенную притащил на уху в ту ночь, когда вы пришли сюда, к нам? Весельчак и балагур. Случилось как-то ему повстречаться с бывшими соседями, их теперь в стратегическое поселение угнали, и передали они ему все эти слухи. Явился он к нам и просит: выдайте трупы тех ряженых янки. И знаете, что он с ними сделал? Запряг быков в повозку, накидал в нее золы, положил сверху оба трупа и погнал ее спозаранку прямиком к поселению. Едет себе по большаку вдоль реки, повозку на ухабах бросает из стороны в сторону, а он, как встретит кого, объявляет: так, мол, и так, везу американцам трупы их ряженых убийц. Народу набежало — тьма! Глядят во все глаза, расспрашивают, что да как. Старик тычет кнутовищем в обсыпанных золой мертвяков и рассказывает со всеми подробностями: как они тайком людей наших убивали — кого и когда, всех называет по имени, ну и, понятно, сообщает под конец, как партизаны разделались с окаянными оборотнями. Едет он от деревни к деревне и видит: до американского поста уже рукой подать. Хлебнул водки для храбрости из припасенной на случай фляги, подхлестнул быков своих и подъезжает к самым воротам. Выходит тут переводчик ихний, а старик ему и говорит: «Иду это я по полю, глядь — лежат люди ваши и некому их похоронить. Жаль мне их стало, дай, думаю, отвезу сюда, к вам».