Когда бессильны пушки - [9]

И так продолжалось много дней. Допросы прекращались, чтобы назавтра снова возобновиться.

При возобновлении допроса один золингенский комсомолец, товарищ Досковский, чтобы избавить своих товарищей от новых пыток, об'явил себя руководителем организации. Он предполагал этим путем сократить страдания своих товарищей. Но этот героический поступок вызвал еще более дикую расправу над арестованными.

Досковский положил конец этим пыткам самоубийством.

Наконец «допросы» прекратились, и арестованные, свезенные со всех концов Рура в Майнц[5], получили возможность передохнуть перед процессом. Арестованные сговаривались, как вести себя на суде, что и кому говорить.

Настроение было бодрое и приподнятое.

С воли сообщали, что, несмотря на аресты, работа не остановилась, что коммунистическая пропаганда захватывает все большие круги, что все большие массы немецких рабочих поняли необходимость ожесточенной борьбы как против немецких, так и французских капиталистов…

Дни, оставшиеся до процесса, тянулись медленно, и в камерах, чтобы скоротать досуг, французы обучали немцев французскому языку, немцы французов — немецкому, а когда это недоедало, рассказывали друг другу разные истории. Все они имели о чем рассказать, и время проходило незаметно.

Знакомый уже нам сержант, тот самый, который водил католиков-солдат в лютеранскую церковь, пользовался в общей камере вполне заслуженным успехом. Эго был жизнерадостный молодой француз, рабочий, активный работник парижской организации, смешивший всех своими рассказами и своим невероятным немецким произношением.

Из всех его историй особенно понравился рассказ о том, как они в Париже выпускали нелегальную газету[6].

Как господин Клемансо нечаянно помог Французскому комсомолу

— Мне иногда приходит на ум,— начал сержант свой рассказ, — одно очень забавное происшествие, которым мне хочется с вами поделиться.

Мы решили издавать антимилитаристскую газету «Рекрут». Все было разработано до мелочей: печатание, рассылка, распространение.

И вот мы все стояли в типографии и смотрели, как беспрерывным потоком катились из ротационной машины печатные листы.

С ревнивой заботливостью складывали мы номера «Рекрута». Не было никаких недостатков, никаких промахов, все было предусмотрено. Лучшиe партийные литераторы прислали свои статьи. Рядом со скромными статейками рядовых работников были статьи Барбюса, Дорио, Кашена[7]. А виньетка, изображавшая поднимающуюся над полем битвы гиену, увенчанную лаврами, — какой успех она будет иметь!

Так мы болтали в то время как создавался «Рекрут».

К пяти часам утра половина листков была уже готова.

Внезапно вваливается к нам в типографию запыхавшийся Вильям, ответственный редактор «Рекрута».

— Слишком поздно! Полиция следит за мной по пятам! Ничего не мог сделать, чтобы избавиться от них. Пробовал делать один крюк за другим, но все напрасно. У самых дверей шестеро полицейских, следивших за мной, размножились, как манна в пустыне…

— Чорт бы их побрал! А сколько их всего?

— Трудно сказать. Может быть, около двух дюжин.

Ротационная машина работала, невзирая на наше смущение.

— Простите, вы господин главный редактор «Рекрута»?

При слове «господин», не предвещавшем ничего доброго, мы все разом оглянулись. Перед нами стоял неизвестно откуда появившийся небольшого роста человек. Робкий взор, бесформенный нос, длинная борода, шляпа с широкими полями — все это за километр пахло «шпиком». Во всяком случае, у этого человека было не мало нахальства, ибо он сразу приступил к делу.

— А зачем тебе нужен редактор, товарищ? Хочешь узнать тираж «Рекрута»? По крайней мере 200000 экземпляров. Что мы думаем с ним делать? Да уж во всяком случае, не распространять их среди тебе подобных, а там, где мы сами того пожелаем.

— Еще один вопрос, откуда вы взяли деньги?

— Очевидно, из Германии; пойди и сообщи своему начальству. Понимаешь, нас оплачивают за то, что бы мы потрясли общественное мнение и вызвали панику. Надеюсь, понятно? А теперь направо кругом и убирайся к чорту, если не хочешь…

Товарищ Солэр уже готов был пустить в него туфлей.

Можете поверить, что он не заставил нас повторять приказание. Одно во всяком случае было ясно: положение ухудшалось. С минуты на минуту мог быть дан приказ об обыске. С другой стороны, выйти на улицу с номерами нашего «Рекрута» было слишком рискованным предприятием. Четверо против двух дюжин — это была весьма неравная игра.

Где-то медленно пробили часы — шесть. Постепенно стали приходить и занимать свои обычные места рабочие второй смены. Ночная смена, немного умывшись, готовилась уйти из типографии, где всего несколько часов тому назад были отпечатаны сотни тысяч буржуазных листков, которые должны были с наступлением дня разнести по всему свету свою ежедневную ложь.

Кому первому из нас пришла в голову та мысль, которая должна была выпутать нас из беды, я затрудняюсь сказать. Может быть, она явилась у всех сразу. Во всяком случае один из наших товарищей так сформулировал программу наших ближайших действий.

— Возьмите эти стопки «Справедливости»[8], заверните в них нашего «Рекрута», и пусть те печатники, которым хочется немного позабавиться, вынесут эти свертки из типографии. Я уверен, что они пройдут на зло всякой полиции.