Кое-что о Еве - [27]

Тут Тенхо поднялся на ноги и подошел к Джеральду. Важный седобородый король заговорил скорее с состраданием, чем с раздражением.

– Ты пожалеешь о своих словах. Ибо это тоже закон Литрейи. Однако проси все, чего пожелаешь за то, что возвратил силу нашим носам, и мы с радостью заплатим эту цену. Хотя за богохульства, которые ты произнес в этом Храме, Священный Нос вскоре потребует мзду, которую ни ты, ни кто-либо другой не заплатят с радостью.

Джеральд ответил:

– За обновление ваших носов, и как умиротворяющую жертву и приманку для проклятой ведьмы в Гробнице Петра вы дадите мне черного петуха.

– Но что такое петух? – спросил Тенхо.

– Ну, петух – это глашатай рассвета, отец омлета, порция куриного счастья и самец вида Gallus Domesticus.

– Мы не называем так самца этой птицы...

– Нет, – согласился Джеральд, – но должны так называть. А поступать иначе – это совершенно не по-американски.

– Но почему же вы, американцы, называете эту птицу петухом, когда всем известно, что все птицы, кроме страусов и казуаров, могут сидеть на насесте, и поэтому всякая летающая птица – петух.

– Ну, я признаю, что мы не задумываемся над этим, как задумываетесь вы, в Литрейе. Я признаю, что слово петух не имеет второстепенных значений и соответствий в анатомии. И у нас, в Америке, принято называть эту птицу петухом, подобно тому, как у вас есть обычай называть ее носом.

– Но мы называем его носом, потому что это и на самом деле нос. Это, как я уже много раз тебе говорил, Священный Нос Литрейи.

Упрямство жителей этого королевства привело Джеральда в полное отчаяние.

– Раз так, то если хотите знать правду... – сказал он.

И он начал рассказывать им правду о языке, как она ему представлялась. Но его мнения по этому вопросу были потеряны для истории в силу того обстоятельства, что ни один из его слушателей не удосужился их записать.

Напротив, его слушатели содрогнулись. Они дали ему черного петуха и выпроводили его из храма. Вот так получилось, что Джеральд, в начале своего странствия отказавшийся принести присягу Колеос Колерос, теперь нанес оскорбление Священному Носу Литрейи.

Глава 17

Эвайна из Гробницы Петра

Джеральд верхом на серебристом жеребце, с петухом под мышкой направился к древней, обросшей мхом Гробнице короля Петра Строителя. С интересом, естественным для всякого знатока магии, Джеральд отметил посвятительное древо, которое росло у могилы. Он еще раз задумчиво присвистнул. Затем он направил своего коня к искусно покрытому резьбой и росписью стволу, стоявшему в вечной эрекции у дверей гробницы, и вошел внутрь.

Внутри просторная гробница освещалась девятнадцатью железными фонарями, свисавшими с потолка. Джеральд сразу же увидел большое четырехугольное зеркало, завешенное покрывалом телесного цвета. Перед ним дымилась жаровня, а рядом с ней стояла женщина. Слева от нее располагалось широкое ложе, а справа – позолоченное корыто, наполненное фиговыми листьями. Эти листья женщина разминала и рвала на мелкие кусочки один за другим, а затем бросала в жаровню.

Она услышала вежливое покашливание Джеральда и обернулась. И Джеральд был восхищен.

Ибо Эвайна из Гробницы Петра была так хороша собой, что превосходила красотой всех женщин, которых ему приходилось видеть. Цвета обоих глаз прекрасной молодой девушки замечательно сочетались, а ее нос располагался точно между ними. Под этим находился ее рот, и еще у нее была пара ушей. Девушка была молода, у нее не было никаких уродств, и влюбленный взгляд молодого человека не мог обнаружить в ней никакого недостатка. Впрочем, она странным образом напоминала ему кого-то, кого он знал раньше, но природная сообразительность Джеральда вскоре помогла ему отгадать загадку. Эта женщина напоминала ему Эвелин Таунсенд.

Но это было еще не все. Теперь он видел, что эта женщина была, как он и подозревал, Духом Лисицы, ибо от Эвайны из Гробницы Петра исходила ее магическая сила – сила, которая повелевает всеми животными. С легким весельем от заметил, что ее атаки действительно весьма интересны.

– Ведь это же животная магия, – размышлял он. – Это грубая, примитивная магия ведьм, которая сводит с ума людей и других животных в период спаривания, лишая их самоконтроля. Эта магия почти убеждает меня в том, что я – сгусток клеточного вещества, который вскоре станет удобрением. Да, моя жизнь в этот самый момент тоже кажется всего лишь незавидным кратким периодом неутоленных желаний и несбывшихся надежд, как жизнь простого смертного. Я тоже кажусь простым человеком, идущим из ниоткуда в никуда. Под воздействием этой низкой магии плоти я снова испытываю то продолжительное тайное одиночество, которые люди в Личфилде, как и повсюду, называют жизнью. Как я хотел бы забыть о бренности и тленности моей жизни. Мне приходит в голову безумная мысль, что обрести такое забвение можно, если привести облегающую меня кожу в поверхностный контакт с аналогичной животной материей, в которой прячется этот Дух Лисицы... Да, я как будто одурманен желанием; я очень быстро становлюсь добычей неодолимого, так сказать, очарования этой Лисицы. И я нахожу небезынтересным наблюдать, как эта примитивная магия, которая погубила такое множество людей, ныне нечестиво выходит за пределы своих полномочий, посягая на божество, и как это неразумное волшебство пытается обмануть даже меня, Спасителя и бога Солнца.