Код Маннергейма - [5]

— А что, дед не сказал, когда вернется? — с набитым ртом спросила Анна.

Выяснилось, что нет, хотя его присутствие необходимо — на базе приключилось уже ставшее привычным ЧП. Один из рыболовных гидов — Эка-Пекка Хелюля — ударился в запой. Анна пару раз встречала его. Этот тщедушный белобрысый и курносый, неопределенного возраста финн был замечательным мастером рыбалки и даже как-то выиграл чемпионат Финляндии по спиннингу. Но, по словам Вассы, «этот перкеле Пекка бутылку любил еще больше, чем свою дурацкую удочку». В те сезоны, когда на базе появлялись русские рыболовы, считавшие своим долгом поднести ему рюмку в знак уважения к мастерству, Пекка непременно уходил в запой. Вот и сегодня утром выяснилось, что пропьянствовавший всю ночь с русскими гид останавливаться не намерен. А привести его в чувство до сей поры удавалось только деду. Его Пекка боготворил и боялся.

Анна, ощущая свой живот отдельно существующим организмом, вылезла из-за стола, чмокнула Вассу в румяную, пахнущую молоком и корицей щеку и, прихватив с собой кружку с кофе, отправилась наверх, в кабинет деда. Нужно наконец написать письмо лучшей подруге Насте.

Переступив порог, девушка с удовольствием вдохнула полюбившиеся запахи кабинета — трубочного табака и свежего дерева. Дедова коллекция трубок располагалась на специальных подставках, на книжных стеллажах и столе, который занимал почти половину кабинета и служил, при случае, верстаком. Сейчас на нем, в куче мелкой стружки, валялось несколько деревянных заготовок новых воблеров. Дед конструировал рыболовные приманки — многие его модели выпускались серийно. К букету примешивался легкий запах оружейной смазки от стоявшей в углу пирамиды с охотничьими ружьями и аромат хорошей кожи, которой были обтянуты кресла и небольшой диван.

Анна устроилась у компьютерного монитора, удобно разместив рядом с клавиатурой кружку с кофе. Слева, на дубовой стенной панели, скрытый стеллажом от посторонних глаз, помещался маленький дедов фотомузей. В композиционном центре — портрет хитровато улыбающегося в седеющие усы маршала Маннергейма. Как уже знала Анна, во время войны дед был его личным пилотом. Вот он на старой цветной фотографии: двадцатилетний летчик-ас Хейно Раппала серьезно смотрит в объектив фотокамеры, опершись на стабилизатор своего истребителя. На фюзеляже виден краешек хакаристи — голубой свастики в белом круге, эмблемы финских летчиков и танкистов. А на хвосте самолета тридцать пять белых прямоугольников — так финны отмечали сбитых в воздушных боях противников. А вот старенький черно-белый групповой снимок — 1940 год, десятый класс Выборгской общей гимназии. На фотографии среди одноклассников ее шестнадцатилетние дед и бабушка.

Безумный двадцатый век, как бесшабашный карточный шулер, перетасовал колоду людских судеб и, передернув, бросил их на зеленые, белые или черные, расчерченные окопами и перепаханные взрывами поля войны. И даже теперь, уже в другом тысячелетии, изредка сквозь вязкую определенность будней, проступали вдруг контуры иной, совсем незнакомой, но родной жизни. Так произошло и с Анной. Она включила компьютер и, загрузив почтовую программу, выбрала в меню команду «Создать сообщение».

«Привет, подружка, — писала она, — как ты там, в городе на Неве? Я здесь, на берегу северного озера Сайма, — просто замечательно». С Настей Божественной — «фамилия такая», как говорил кот Матроскин, — она познакомилась во время учебы на журфаке Петербургского университета и вместе работала в информационной программе «Новости» питерской дирекции канала «Федерация». Настя, переживавшая бурный и счастливый роман с одним из новостийных операторов, трудилась в летнем, душном городе. «Мне очень повезло — дед отыскался просто замечательный. Я только сейчас начинаю понимать, насколько мне все время не хватало отца». Анна писала и заново проживала свои разговоры с дедом. Они рассказывали друг другу, что помнили и знали об их общей семье.

Анна родилась в Алма-Ате. Ее отец — Александр Троицкий, начальник спасательной селе-лавинной службы, — почти не бывал дома. Настоящим домом для него были горы Заилийского Алатау. Моренные озера нельзя оставлять без присмотра, ведь именно там зарождались сели, постоянно угрожающие Алма-Ате. Когда Анютке исполнилось три года — он погиб, спасая оказавшуюся в зоне схода селя группу туристов. Было ему тогда неполных сорок лет. Тело отца, унесенное беснующимся грязевым потоком, ломавшим вставшие на пути вековые деревья, как тонкие прутики, и стремительно рушащим вниз многотонные камни, так и не нашли. Вместо могилы на скалистой стене урочища, где он погиб, друзья-альпинисты установили пластину из нержавеющей стали с его именем и датами рождения и смерти. Все, что Анна знала об отце, ей рассказала мама. Восемнадцатилетняя красавица-студентка медицинского института Айгерим, как и многие ее ровесники увлеченная альпинизмом, на одном несложном восхождении неудачно упала, сломала ногу, и будущий муж нес ее на руках десять километров до селевой станции. Естественно, романтичная юная особа полюбила своего спасителя. Родовитая казахская семья Айгерим воспротивилась браку дочери с русским, но ее это не остановило. Через год родилась Анна, получившая от отца светлые волосы редкого пепельного оттенка, а теплый карий цвет и изящный восточный разрез глаз — от мамы.