Княжна Голицына – принцесса моды - [80]

В 1996 году осуществилась другая моя мечта: открылся бутик с моим именем в чудесном коммерческом центре на Пушкинской площади (Тверская, 16/2). Идея открытия магазина пришла Тино Фонтана, который организовал в Москве знаменитое шоу Лауры Бьяджотти и открыл бутик с ее именем. Торговый центр находился недалеко от Кремля. Бутик, по моему твердому желанию, был выкрашен весь в белое, то есть совсем иначе, чем принято оформлять магазины такого типа. По случаю его открытия я дала интервью, и оно было передано телевидением по всей России. Поистине имя Голицыной вновь окружено интересом.

И в заключение…

И в заключение: в целом это была замечательная жизнь. Я думаю о тех воображаемых весах, на которых можно было бы взвесить с одной стороны все доброе, а с другой – все плохое за столько лет. На одну чашу я кладу те естественные качества, которые мне, без сомнения, помогли и позволили продвинуться: врожденная элегантность, способность к творчеству, твердый вкус, общительность, красота, сила воли, самоконтроль в трудные минуты и робость в деликатные моменты. К этому можно добавить приобретенные качества: знание языков, учеба, спорт, умение вести себя в разной обстановке, умение бороться за сохранение длительного успеха. Сюда же, к хорошей стороне, я отношу истинную дружбу, большую любовь ко мне моей матери, радость возвращения в Россию, многих сотрудников, которых я ценила даже больше, чем друзей и, конечно, моих кудрявых собачек. А еще большая сила моей веры, труд, путешествия, любовь к красивым вещам.

А что положить на другую чашу? Некоторые разочарования, сознание, что тело наше хрупко и временами выходит из строя, уход из семьи моего отца, первое банкротство, воры у нас дома, жестокий опыт тюрьмы, смерть стольких близких, самоубийство мамы и, более всего, одиночество в конце жизни…

А любовь? На какую чашу положить ее? Наверное, и на одну, и на другую. Над самыми любимыми мужчинами витали другие женские тени; любовники, не имевшие никакого или почти никакого значения, и их подружки, которые появлялись в самый неожиданный момент, жены, бывшие жены, будущие жены. Но я сохраняла свое особое пространство в сердцах этих мужчин. Если для кирасира Карло я была большим юношеским завоеванием, для Илло Квинтавалле – идеальной невестой, для Гульельмо Пиццирани – большой неосуществленной мечтой, для Франческо Альдобрандини – нежной сообщницей, никогда не исчезавшей, то для Сильвио Медичи я была женщиной на всю жизнь. Другие? Возможно, лишь взгляды, желания, написанные, а потом сожженные слова.

Панихида у могилы Ирины Голицыной на Радоницу (17 апреля 2018 г.)

Но какое это теперь имеет значение? Чаши весов поднимаются то с одной, то с другой стороны. Все зависит от состояния, от молчаливого одиночества или от энтузиазма и жажды жить, которых еще очень много. Иногда содержимое обеих чаш перемешивается, как мешаются между собой воспоминания в минуты наибольшей усталости, когда уже глубокой ночью я не решаюсь подняться с дивана и уйти в спальню, чтобы отдохнуть под своим дорогим балдахином. На низком столике свалены в кучу журналы, справочники, визитные карточки, приглашения, письма, пришедшие со всех концов мира. Над всем царит толстый телефонный справочник, полный номеров, записанных моим мелким почерком; адреса, даты, о которых надо помнить; встречи, которые нельзя отменить. Я снимаю очки и несколько минут обвожу взглядом комнату, здесь повсюду фотографии: княгиня Юсупова, мать убийцы Распутина, в парадном платье, расшитом драгоценными камнями, моя мама Нина в профиль, со взглядом, уходящим вдаль. Джон и Жаклин Кеннеди во время последнего уик-энда в Вирджинии, Консуэло Креспи на пике своей красоты, Мерль Оберон, королева Елена, царь Николай II и его сын Алексей…

Я думаю о России, о том, как я представляла ее по материнским рассказам, о ее черно-белых образах: офицеры на лошадях, огромные луга, глубокие озера, хаос революции, бегство в неизвестное. И к этим сценам добавляются и заслоняют их ясные и радостные краски России, которую я наконец узнала: вода каналов Петербурга, в которых, дрожа, отражаются дворцы прежних времен, свежий снег рядом с железной дорогой, дружелюбный народ, порывы щедрости, жажда деятельности.

От Америки возникают воспоминания о холодных и вечно торопящихся городах, как Нью-Йорк и Бостон, жарких, как Лос-Анджелес и Сан-Франциско. Неистовство американских дней, встреч, примерок, приглашений, когда нет времени даже для того, чтобы спокойно выпить чашку чая.

А что остается от Италии? Прежде всего, несколько лет. Не школа, не война. А имена стольких друзей, которые уже умерли, первые успехи в создании моды, упорный труд и многие беззаботные минуты.

Во Франции – это элегантная тень моего отца Бориса, его радость от встречи с молодой женщиной, которая оказалась его дочерью. Но Франция – это прежде всего радость от Парижа, открытие высокой моды, личности, кипение светской и культурной жизни.

Между собой мешаются пейзажи диких островов, храмов Ангкор Вата, Карибского моря, Капри, Сардинии, Греции и нежных гор Мармелада, по которым моя мама прогуливалась с Курцио Малапарте, или Сен-Мориса, когда еще была жива Евгения.