Княжна Голицына – принцесса моды - [39]

Еще один мужчина сыграл большую роль в моей жизни. Франческо Алдьдобрандини был не только другом, не только товарищем, он был свидетелем печальных моментов моей жизни, человеком, которому я могла поведать свои дела, лучшим соучастником развлечений и союзником во всем. Кроме того, он был симпатичным и умным человеком, хотя и несколько не от мира сего. Когда мы познакомились, он был холост. Это было как-то вечером в Риме, в одном ночном заведении на улице Эмилия. Общая знакомая давала здесь обед, и Франческо был приглашен вместе с матерью, которая предупредила его: «Я представлю тебе русскую княгиню, но ты не должен никоим образом за ней ухаживать, поскольку она только что вышла замуж». Когда мы встретились, между нами словно проскочила искра, установилось большое взаимопонимание, которое переросло в огромную нежность. Мать настаивала, чтобы он женился. У Франческо были любовницы, некоторые из них были моими подругами, и он мне рассказывал о них все. Возможно, мне было досадно слышать об их отношениях, но что я могла сделать? Я была замужем. А потом с его стороны это были несерьезные увлечения. Мать звонила мне на работу: «Ради всего святого, пусть он перестанет гулять с такой-то и такой-то. Скажи ему сама, он меня не слушает». У нас были общие друзья, отчего мы встречались очень часто. В конце концов мать его убедила. Он выбрал очень милую женщину, влюбленную в него. У них родилась прелестная дочка. Летом Франческо и его жена всегда гостили у нас на Капри, или же все четверо мы отправлялись в море на яхтах Ниархоса или Онассиса. Если мы выходили куда-нибудь, то вчетвером. Между ним и мной не было того, что называют связью, это были странные отношения, мы стремились никому не причинить боли. Франческо нравилось играть в карты, и я спорила с ним из-за этого. Я находила азартную игру абсурдным и аморальным пороком. На многие годы он прекратил играть именно потому, что я его об этом просила. Потом его жена, пытаясь ему угодить, вновь позволила играть Франческо во время отдыха на Капри, и тогда он исчезал надолго.

Несколько позже Франческо и его жена разошлись, он уехал во Францию. Его дочь во Франции вышла замуж за одного из Ротшильдов, и Франческо проводил каждое Рождество со своими внуками. С его бывшей женой мы продолжали видеться в Венеции. Иногда я встречаюсь и с Франческо. Как и я, он очень одинок. Может быть, если бы я набралась храбрости…

В конце апреля 1956 года я получила телеграмму от второй жены моего отца: Борис скончался от инфаркта. Думаю, что она оповестила меня лишь затем, чтобы я приехала оплатить похороны. Хотя я выехала немедленно, я прибыла в больницу в Ницце, когда тело уже перенесли в морг. Его жена находилась уже там, и, кивнув ей, я, однако, не остановилась для разговора. Я не могла понять, почему она не сообщила ранее о болезни отца. Чтобы не дать этой женщине воспользоваться случаем, я купила на кладбище два соседних места. Одно для моего отца, другое для его сестры Ольги, которую я очень любила. Ольга всегда была крайне добра и щедра, и для меня была как бабушка. Могилы русского кладбища находились в Кокад, на холме рядом с аэропортом. Там были похоронены многие русские офицеры, и это меня немного утешило. Другая могила приняла мою тетушку два года спустя[82]. А жена отца уехала в Венесуэлу и присоединилась к дочери. Больше я о ней ничего не слышала.

* * *

Через год после смерти отца я потеряла и маму. После моего брака мама была сама не своя. Она хорошо относилась к Сильвио, с ним она была предупредительна и любезна, со мной – терпелива и доброжелательна. Но что-то изменилось, то, что составляло центр ее жизни, а именно: растить дочь, давать ей образование, ругать и любить ее же – все это куда-то сместилось, и она осталась наедине с собой.

Нина впервые увидела себя в истинном свете: постаревшая женщина, лишившаяся амбиций и перспектив, претерпевшая слишком много лишений, она теряла интерес к жизни. Та сила, которая ее всегда поддерживала, и тогда, когда она бежала из России со мной, и в те годы, когда она должна была сражаться за то, чтобы я встретила свою жизнь подготовленной как можно лучше, более не имела смысла. Может быть, только в этот момент она пожалела, что избрала путь, на котором не могла уже встретить нового спутника жизни. Неожиданно ей больше нечем было заняться, не с кем бороться. Она стала впадать в депрессии. Я не понимала ее переживаний. Ведь моя мама ничего не потеряла. Она оставалась здесь, в том же городе, всего в нескольких минутах ходьбы от меня, я обедала у нее почти каждый день, я возила ее с собой в Париж и на летний отдых. Но горе Нины состояло не в том, что она что-то потеряла, это не было ностальгией по счастью, которое никогда не возвратится. Это было сумрачной, холодной, иссушающей болью. Не было ни слез, ни отчаяния, наоборот, полное отсутствие эмоций. Когда исчезает всякий интерес к будущему, жизнь обретает размытые, поблекшие, неясные тона, напряженный ритм когда-то прожитых дней замедляется до полного паралича жизненных позывов. Возможно, Нина не желала смерти, однако она не хотела и той жизни, которая у нее была.