Княжий остров - [112]

— А я вижу старинную русскую крепость, мы выходим с тобой из храма; вижу на снегу стаю голубей, они что-то клюют, суетятся… а перед ними кружится серебристо-белый голубь, кружится и что-то им говорит… воркует… он удивительно красив… неземная красота у этого голубя… я знаю, что он им говорит, но разобрать не могу…

— Милый мой… от тебя исходит особый свет, ты такой красивый, я тебя вижу во тьме в этом сиянии, — она тискала его за шею, прижимала и ощущала тяжесть и сладкую энергию его неустанного движения, его полета в ней… его рождения из самой себя. Она задыхалась и жарко шептала:

— Ой! Открылся люк в потолке… светящийся люк в небо… нас несет туда… Милый мой… я каждый раз умираю и рождаюсь вновь с тобою, родной мой…

К утру изнемогшие, бестелесные, они словно парили над землею на ковре-полатях, изнемог и сверчок, и только домовой старчески воздыхал в трубе и ворочался, плутая в далеком прошлом, в горестях и радостях людских этой русской избы… Он слышал тихий голос мужской и дивился силе его и прозрению вещему, необычному и пугающему…

— Опять открылся занавес… вижу ясно в красках какую-то войну на древней Руси… Ночь… Окруженный крепостными стенами горит город… В отсветах пожаров купола церквей. Слышу рев и хряск битвы великой… На стены по деревянным лестницам приступом лезут кочевники… идет сеча… гроздьями падают убитые вниз, льется горящая смола… стон и крики, звон мечей… Все горит и кипит… Это какой-то прорыв в прошлое, это все было, и город похож на наш монастырь… Вижу какие-то иные планеты и цивилизации с высоты птичьего полета. Мы летим с тобою над многими городами из стекла и светлого металла, все ажурно переплетено, все не как у нас на Земле… восторг от этого технического совершенства… но людей не видно… все холодно и пусто…

— Милый мой… желанный мой… мне молиться хочется на тебя, молиться истово… ты мой бог… мое Солнце… мой мир… Когда мы сливаемся вместе — возникает яркая звезда на небосклоне и сияет… я возношусь к ней, и если бы я умерла в этот момент, то была бы счастлива этим вознесением… во мне чувство бесконечно родного существа в тебе и священной нежности… Что это? Разве можно так любить? Радость принадлежать только тебе… быть только твоею… Я каждый раз становлюсь твоей женщиной… ты творишь меня… бесконечно мой первый… но и мысль, что ты последний доставляет особое наслаждение… после тебя допустить в свой мир невозможно никого, он не примет… Если тебя не будет… то больше никого не будет… ты властелин, ты царишь во мне… я раба, подданная твоя… я вся в твоей силе и мощи… Господи!!! Прости меня и помилуй… что ставлю наравне с Тобою свою любовь…

Соединились дни и ночи, время растянулось в вечность и сжалось в единый миг, как всполох сухой зарницы на краю света. Только когда загремела под окном машина и они поняли, что приехал Мошняков, удивились, что он помешал им быть вместе, и только теперь заметили, как на окне отогрелась и пышно расцвела алыми гроздьями буйная герань… Все стало необычным в этом доме, все родным и дорогим до боли сердечной, они словно прожили тут целую жизнь, а когда зашел Мошняков, всхрустывая по половицам свежим снегом на сапогах, они еще более удивились, увидев заснеженный мир за окнами, и Егор недоуменно спросил:

— Ты чё так рано приехал?

— Как рано? Трое суток миновало…

— Трое суток? Не может быть… Садись, попей чаю…

Мошняков присел к столу и тоже выставился на удивительно яркую герань, сочную и бушующую красками… Но взгляд его проник сквозь нее, пролетел над гроздьями цветов и опять уперся в заветное крыльцо в немом ожидании и тоске. Егор перехватил этот взгляд и тут же увидел, как из дверей соседнего дома вышла молодая женщина, даже на расстоянии была видна ее стать и красота, и спросил у старшины:

— Это она дала тебе молока в тот раз?

— Она, — еле слышно выдохнул Мошняков. — Скажи мне, на какой грядке растут такие женщины, как твоя Ирина и она… где мне найти эту грядку… Она свято любит своего Сашу. Как она его любит! Лишь бы он остался живой и вернулся. Такую любовь трудно найти… Это Божий дар… Что же нужно сделать такое, чтобы Бог помиловал такой любовью, такой женщиной…

Старшина вдруг порывисто схватил горшок с геранью и выскочил из дому. Егор с Ириной услышали через окно его грубый, прерывистый голос:

- Надежда! Возьми цветок к себе… ить вымерзнет в пустом доме… ты поглянь, как расцвел…

Надя подошла, осторожно приняла горшок с геранью и прижала его ласково к груди, утопив смеющееся лицо в алых гроздьях. Потом осторожно, словно боясь расплескать эту волшебную красоту, понесла цветы в вытянутых руках к своему дому, точно так, как нес от него спасительное для души своей парное молоко старшина Мошняков.

Он глядел ей вслед, и Ирина с Егором видели через окно, как ходили желваки по скулам каменного лица казака, видели всю бурю чувств его потаенных, всю печаль и надежду на встречу с любимым человеком на пути своем.

* * *

Глубокое окошко кельи ало затлело рассветом, словно расцвела во всю ширь неба над русскими снегами сочнокрылая герань, вобравшая в себя и исторгшая муки и сладость любви человеческой. Ирина осторожно разбудила Васятку, трепетно и часто вдыхая его молочно-парное тепло, его детский непорочный дух, жаркий и головокружительный. Он резво вскочил и, потирая кулачком глаза, проскользнул мимо нее к тазику на полу, и горячая струйка дзинькнула в него, как колокольчик далекий…