По окончании молебна, следуя недавно приобретённому обычаю, я изучил и облазил всё подворье. На территории Городенской княжеской резиденции во множестве присутствовали хозяйственные постройки: хлев, амбары, погреба, а также хранилось несколько сотен стогов сена, для обеспечения припасом многочисленной дружинной конницы. В этот же «Заднепровский», правобережный двор свозились и все натуральные дани – сани битком набитые рыбой и «головами» воска.
Затем, ближе к вечеру, под моим присмотром, слугами была убрана и приведена в приемлемое состояние моя здешняя опочивальня. Она мне, кстати говоря, очень понравилась. Мои здешние хоромы состояли из двух небольших комнат: Передняя (Сени), Комната (впоследствии служила кабинетом). И потом, когда я несколько позже переехал сюда на ПМЖ, я мог спокойно выбираться из своей комнаты, следуя до домовой церкви не выходя при этом на улицу, двигаясь переходами через ныне пустующие женские хоромы, предназначенные княгине и детям.
Сегодня я ещё успел перед сном, естественно вместе со своими дворянами (куда уж без них!), посетить топившуюся по–чёрному баню! Но к своему не малому разочарованию, там я не столько вымылся, сколько перепачкался золой (мыла–то не было, поэтому натирались смесью золы с песком). Тем не менее, впечатлений и в этот день я поднабрался под завязку, поэтому завалился спать без задних ног.
Через несколько дней шумной толпой мы вернулись из Заднепровья обратно в Свирский дворец, считающейся в здешней дворцовой иерархии главным.
Духовник Изяслава Мстиславича, что теперь вновь стал служить при домовой (дворской) церкви Архангела Михаила отец Варламий, как уже говорилось, по совместительству был ещё и моим духовным отцом. При общении с ним я не столько исповедовался в грехах своих тяжкий (таких как чревоугодие, зависть и в том же роде, при этом ни поминая ни словом о реальных психика–душевных проблемах), сколько изучал латинский с греческим. Особенно тяжело, по понятным причинам, мне давался греческий. Хорошо хоть, что значения очень многих греческих слов мне раньше были известны – аристократия, архив и т.п. И даже, о ужас, я «по старой памяти» занялся новым словообразованием, придумав, например, непонятное на непросвещённый взгляд, словосочетание «баллистика».
В общем, с Варламием мы занимались своим привычным чередом, заведённым ещё в Зарое. При этом я, по мнению Варламия, во всех науках прогрессировал на удивление быстрыми темпами. Он даже признался князю, что уже скоро не будет знать, чему ещё княжича учить! Ну, да у меня по этому поводу имелись собственные мысли, которые я намеривался в ближайшее время реализовать на практике. А у Варламия, кроме языков, мне уже, действительно, не чему было учиться!
А вообще, Смоленск сейчас являл собой, довольно печальное зрелище. Народное столпотворение, по поводу появления нового–старого князя Изяслава Мстиславича, в первый день нашего приезда, создавшее у меня ложную иллюзию многолюдности столицы, рассеялась, как дым, в первые же мои выезды в город. Так неприглядно на столице сказывались последствия многолетнего голода от неурожаев и морового поветрия – обезобразившие и опустошившие некогда величественный и один из самых крупнейших городов Руси.
Главная городская рыночная площадь – или просто Торг, совмещённый с бревенчатой речной пристанью, выполнял ещё и функции места сбора общегородских вечевых собраний. Сейчас же, когда я её медленно пересекал площадь верхом на коне, в компании Перемоги и нескольких гридней, моему взгляду открывалась совсем не радостная картина запустения. Торговые ряды, окружавшие полукругом площадь, почти не функционировали. Прогнившие, растрёпанные лавки, с сорванными дверями, понуро стояли нараспашку, являя всем прохожим свои пустые, чёрные зева. Вялая торговля велась лишь с двух десятков лавок из более чем сотни наличествующих. По рынку бесцельно, еле волоча ноги, бродили какие–то невзрачные личности, кучкуясь и переговариваясь о чём–то друг с другом.
Общая обстановка была совсем унылая. Не было слышно ни смеха, ни детских криков, ни громких, зазывающих призывов купцов, ни азартного, до ожесточения торга, неизменно возникающего между покупателем и продавцом. Лишь где–то на периферии сознания слышалось жалобное мычание коров и недовольное, нервное похрюкивание свиней. Перемога тоже услышал эти звуки.
– Должно быть, животинку сюда на продажу, али на убой пригнали. Слышишь, княжич, из хлевов ветер доносит?
Я молча кивнул наставнику, переведя взгляд на здоровавшихся со мной монастырских чернецов Смядынского монастыря, уверенно рассекающих по улице в своих чёрных балахонах.
– Видать с монастыря скотину пригнали! – тихо проворчал Перемога, когда мы разминулись со стайкой монахов. – Точно! Мычат от монастырских амбаров, – ещё раз прислушавшись, сделал он однозначный вывод.
"Кому война, а кому мать родна" только и подумалось мне, но вслух ничего не ответил. Я смотрел на полоску серого неба, незаметно сливавшуюся сгрязным, лежалым снегом. И всё это на фоне покосившихся, чёрных от времени зданий, оккупированных, вольготно усевшимися на заборы и коньки крыш стаями каркающего воронья. Мрак, одним словом!
