Князь Василий Долгоруков (Крымский) - [51]

Екатерина дала прочитать письмо Захару Чернышеву. Читая он медленно, долго, а потом уложил бумагу на столик и, скользнул по глубокому декольте ночной сорочки, соблазнительно обнажавшему пышную грудь императрицы, по белой в мелких морщинках шее, остановил взгляд на пухлых губах, ожидая, что они произнесут.

Екатерина зевнула, прикрыв рот ладонью, и лениво-распевным голосом спросила:

— Что скажете, граф?

Чернышев склонил набок голову, ответил неопределенно:

— Подагра, ваше величество, болезнь неприятная и изнуряющая… Он, видимо, серьезно занемог.

— Мне до его болячек дела нет… Резолюцию какую ставить?.. Военные дела-то в вашем ведомстве состоят. Вот и присоветуйте.

— А что советовать? — равнодушно отозвался Чернышев, уловивший настроение императрицы. — России полководцев удачливых и именитых не занимать. И коли граф так ослаб здоровьем, что не способен предводительствовать армией, то замена его не токмо возможна, но и вовсе необходима… В следующую кампанию Второй армии предстоит покорять Крым, ежели, конечно, татары в течение зимы не последуют примеру ногайцев и не отторгнутся от Порты. Там болезненному командующему делать нечего!.. А братец его какое суждение имеет?

— Оставим Никиту, — выразительно махнула рукой Екатерина, Давая понять, что домогательства старшего Панина во внимание не приняты. — Кого ж тогда определить в командующие?

— Подумать надобно.

— А что тут думать? — капризно вскинула голову Екатерина. — Сами говорили, что достойных генералов у нас предостаточно.

— В обеих армиях генерал-аншефов всего два, — поспешил ответить Чернышев. — В Первой — Петр Иванович Олиц, во Второй — князь Василий Михайлович Долгоруков… Но Петр Иванович воюет со своим корпусом в Валахии. Вызывать его сейчас из Бухареста было бы неразумно.

— А как чувствует себя князь? Избавился от своих хворей?

— Как будто бы поправился, — неуверенно сказал Чернышев.

— Тогда напишите ему… Пусть берет армию в свои руки!

Чернышев охотно поддержал такое решение: князь был послушным генералом и всегда беспрекословно выполнял все его указания.

— Негоциацию с татарами, что вел Панин, тоже в его руки отдаете?

— Ну нет, — покачала головой Екатерина. — Отторжение татар — дело тонкое и сложное… Князь — воин, а не политик. Он прост, без хитринки, и по прямоте своей, по ревностному желанию услужить мне, может подпортить почти испеченный пирог. Здесь пирожник должен быть опытный… Такой, что ранее с татарами дела имел…

При той относительной неудаче, которую Панин потерпел при штурме Бендер, его несомненным успехом, имевшем огромное политическое значение, явилось отторжение двух ногайских орд от турецкого подданства. Настойчивые увещевания Веселицкого и строгие, подкрепленные угрозами, требования самого Панина дали в конце концов свой результат — в середине октября в Петербург была отправлена грамота, подписанная 119-ю знатными людьми Едисанской и Буджакской орд.

Обратившись к Екатерине по формальному титулу[15], ногайцы написали, что, получив «выгодное время и свободные руки, единодушно согласились и наиторжественнейше клятвой между собой утвердили беспосредственно отторгаться от власти Оттоманской Порты, с низложением на вечные вперед времена ига оной с себя, и составить из нашего общества народ вольный, ни в чьем подданстве не состоящий и ни от какой державы не зависимый, следовательно, и ни под каким видом ни к каким податям и поборам не подлежащий, положа и утвердя между собой главным правилом защищать себя впредь навсегда против турецкой силы в своих правах, обыкновениях и независимости до последней капли крови каждого. По сему нашему постановлению и клятвой свято утвержденному намерению, в рассуждении ближнего соседства, за полезнейшее дело себе признали на вечные времена пребывать в теснейшем согласии дружбы и единомыслия со Всероссийской империей, спокойству, тишине и взаимной победе по всей нашей возможности и силе поспешествовать, яко своему собственному благу».

Удачная негоциация с ногайцами порадовала императрицу. И теперь для нее было важно показать выгоды отторжения упорствующим крымцам. Именно поэтому — обеспокоенная возможными конфликтами ордынцев и жителей приграничных губерний — Екатерина подписала тринадцатого ноября указ, в котором среди прочего потребовала от губернаторов внушить жителям «дабы с оными татарами дружелюбно обходились, всякое чинили им вспоможение и имели бы между собой свободную торговлю».

— Ногайцев теперь отпускать от нас никак нельзя, — сказала она Чернышеву после долгого размышления. — А тех, кто посмеет обижать их, — наказывать без жалости!

— За этим дело не станет, — усмехнулся Захар Григорьевич. — Только вот заставить людей враз полюбить татар будет трудно. Особенно после последнего их набега на наши земли.

— Надо заставить! — колюче воскликнула Екатерина. — Надо!..

Она помолчала, а потом назвала фамилию генерал-майора Щербинина, правившего Слободской губернией, которому решила доверить сношения с крымскими татарами.

— Насколько мне ведомо, Евдоким Алексеевич человек твердый, рассудительный и исполнительный, — согласился Чернышев. — Такой сумеет негоциацию довести до нужного конца…