Князь С. Н. Трубецкой - [21]

Пусть это была иллюзия, но отчего же после его смерти все почувствовали, что в русской жизни что-то оборвалось и ушло безвозвратно, что какая-то лучшая возможность стала немыслимой, что у сторонников „мира“ вырвано знамя из рук» (П. Н. Новгородцев. «Памяти Кн. С. Н. Трубецкого». Вопросы филос. и псих. 1906 г. № 1 (81).).

Часть II (1904–1905)

«Пусть это была иллюзия, но летописец

наших дней должен написать на страницах

истории, что во время русской революции с

именем Сергея Трубецкого связана была вера

русского народа в превозмогающую силу правды и

возможность общего примирения»…

П. Новгородцев «Памяти кн. С. Н. Трубецкого» («Вопросы философии и психологии», 1906 г.)

Проведя зиму с 1903–1904 г. в Дрездене, Сергей Николаевич с семьей вернулся в Москву в конце апреля. Остановился он на моей квартире (в Б. Афанасьевском пер.), где вскоре оказалась свободная квартира по той же лестнице, против моей. Она подошла под требованья семьи брата: ему и его жене, Прасковье Владимировне, нравилось расположение дома, двухэтажного особняка, в тихом переулке, во дворе, с небольшим круглым палисадником перед подъездом. Брат нанял эту квартиру, перенеся свой кабинет и общую столовую на мою половину, которая для меня одной была слишком просторна. Таким образом, мы вновь соединились под одной кровлей, и этот последний год жизни брата мне близко довелось переживать вместе с ним.

Это обстоятельство поневоле отражается на характере изложения событий. Кроме личных воспоминаний, у меня сохранилась «записная книжка», куда я с ноября 1904 г. заносила все злободневные происшествия, из которых сплетались события того времени.

Надо сказать, что семья наша в то время была в исключительно выгодном положении в отношении информации по текущим общественным и политическим вопросам. Брат Петр Николаевич Трубецкой был Московским губернским предводителем дворянства, Григорий Иванович Кристи, женатый на моей сестре (Марии Николаевне), был Московским Губернатором, Федор Дмитриевич Трепов (Московский обер-полицеймейстер, а потом Генерал-губернатор Петербурга) только что породнился с нашей семьей, выдав свою дочь за моего племянника П. В. Глебова. Двоюродный брат А. А. Лопухин был директором Департамента полиции, наконец, Кн. Алексей Дмитриевич Оболенский (впоследствии обер-прокурор Синода), двоюродный брат моей матери, питал исключительное чувство дружбы к брату Сергею, высоко ценил его и держал его в курсе всех Петербургских настроений.

Таким образом, не выходя из круга семьи, я была более или менее в курсе всего происходившего вокруг и, к сожалению, только не всегда успевала записывать всё, что слышала и поздно принялась за это дело.

Не задаваясь какими-либо литературными целями, я вела свою запись в надежде, что она, быть может, со временем пригодится брату для его воспоминаний, а мне для летописи семьи, для которой я уже в то время подбирала материал… Записки мои поэтому носят несколько семейный, домашний характер.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

(1904–1905 г.)

По окончании университетских экзаменов, участие в которых пришлось принять вследствие внезапного заболевания Л. М. Лопатина, Сергей Николаевич с семьей переехал на лето в наше общее семейное гнездо «Меньшово» (в Подольском уезде, Московской губ.), откуда он писал брату Евгению в его Калужскую деревню:

«Какой огромный внутренний переворот у нас на глазах созревает. Многое хотелось бы рассказать тебе, но целый том надо написать и о личных и о публичных делах. Видел третьего дня А. Оболенского, который по-прежнему не унывает, и предлагает мне самым настоятельным образом место А. Столыпина (А. А. Столыпин, брат П. А. Столыпина — журналист, редактировал „С. Петербургские Ведомости“, но был отстранен по требованию Плеве.), с содержанием 12.000 по контракту. Последствия сего предложения пока отрицательные. Как ни хотел бы я получать возможность говорить с российскими гражданами при посредстве моего собственного органа, но, к сожаленью, не вижу возможности говорить с ними о чем-либо ином, как о пользе стекла, между тем как минутами самое битье стекол представляется менее предосудительным, нежели подобное празднословье».

А. И. Анисимов в своих воспоминаниях («Вопросы Философии и Психологии», 1906 г.) передает, что летом 1904 г., встретив С. Н. в университетской библиотеке, имел с ним беседу по университетскому вопросу. С. Н. говорил, что страшно колеблется, не зная, оставаться ли ему дальше в университете:

«Нет сил бороться с несовершенством академического строя: студенчество в лице своих крайних партий стремится к явному разрушению существующего порядка вещей, правительство не поддерживает прогрессивных сил, работающих планомерно и творчески над истинным обновлением университетов».

А. И. Анисимов отмечает крайне подавленное состояние С. Н. при этой беседе. Да оно и не могло быть иначе, как только мысль его обращалась на настоящее положение России. Но в Меньшове и в кругу семьи он все-таки отдыхал. Общество вокруг было многолюдное и всё свои — братья и сестры и их многочисленная и столь дружная между собою детвора. Своим оживлением и жизнерадостностью она заражала и взрослых. Сама природа Меньшова как бы способствовала такому настроению. Зеленый скат луга от дома к речке под горой, с раскинутыми по нем тремя-четырьмя гигантскими вековыми елями, за речкой — широкий заливной луг и светлый горизонт крестьянских полей, подымавшихся в гору пестрым ковром разнообразных хлебных злаков, синеющие вдали леса, здесь и там на горизонте с вкрапленными в них усадьбами и деревушками. Тучи, висевшие над Россией, словно разрежались в этой светлой, мирной, столь родной природе.