Князь мира - [9]

Как тут хочешь, так и разбирай.

Оно вполне и понятно: сынок-то у Михайлы задался, так что никто головы не мог приложить: откуда это так к одному человеку счастье да удача наперла?

В одном только, пожалуй, все были согласны: дело, дескать, в лучинке!

Был там черт или нет, шут его знает, никто у него на рогах не висел, что же касательно этой самой лучинки, так тут совсем иной разговор: как-никак Михайла старик был маломочный, всю жизнь на поясницу жаловался, а у Марьи из косы хороший кнут выплетешь и на спине для двоих места хватит - свезет!

*****

Наконец, речь доводя до конца, надо сказать, что и в старину были такие неслухи, которые, не вникнув и не рассудив, на всякое слово машут рукой и обо всем цедят с ехидной улыбкой:

- Пустое! Будет врать-то, чего не бывало!

Тут уж поворачивалось все дело совсем другим краем: будто как раз в это же самое время появился в нашем приходе молодой пономарь…

Такой, надо сказать, пономарь, каких и действительно в старое даже время было немного, а теперь и совсем не бывает.

*****

Пономари по большей части с росту сморчки, с голосу сверчки, ни спереду они, ни сбоку, куда ни зайди; самое же главное - всегда как-то в годках, будто для них и молодых лет бог не посылал, а так уж зарождались все пономари с седой бороденкой, с природной хроминкой в ногах, только бы с колокольни не сверзиться да поздорову из церковной сторожки добраться до храма.

Одним словом, никчемышный, убогий народ… хотя часто от убожества лечат других, веснушки с девок снимают, а на боленые ноги ставят пиявки.

А тут…

Да, уж это действительно верно: был, был такой пономарь!

Метил он будто в попы, но к благословию был не прилежен, притвержен был больше к матерному слову и к пьянству, хотя человечек был безобидный, только через меру шумный и непокорный.

По слухам, изгнали его в свое время в захолустье за то, что в непотребном виде, когда подавал во время торжественной службы в присутствии большого начальства митрополиту кадило, на весь собор сначала громко икнул, а потом, спохватившись, зло матюкнулся, хотя, конечно, осекся на первом же слове и закрыл рот рукавом.

Может даже, его бы и совсем лишили церковной стези, но по немалому искусству в колокольных коленах и по большой охоте к звонарному делу сослали как бы на испытание, почему он и выплыл у нас, как в самом в то время бедном и отдаленном приходе: можно сказать, место было - ни межи, ни просека, три губернии соткнулись в одном болоте, почему ж говаривали в старину про наше Чертухино, что слышно в нем, как сразу в трех губерниях поют петухи!

Конечно, в нашей местности пономарю только и осталось, что без просыпу пить с такой незадачи, а ведь голос-то какой был у человека!

Бывало, в городу, если случалось после перепоя апостола читать или возглашать многие лета, так важные барыни в обморок падали!

Да и у нас в Чертухине тоже в куполе под крышей на высокой ноте, отдаваясь, звенело железо.

К тому же и вид имел - было на что поглядеть, кудри бороной не расчешешь, рост - рукой в нашей церкви доставал до потолка, ему, конечно, прямая дорога куда-нибудь в кафедральный, поближе к именитым купцам, а тут так все сложилось, что закопали человека в глуши.

Мужикам же, конечно, обо всем дознаваться про пономаря мало было нужды, что, дескать, это за человека им подсудобили, очень были довольны, потому что перед ним был звонарек так себе: не то к обедни звонют, не то муха в немытое окно скубется; тут же сами ноги тычутся в свежие лапти - и не хочешь, и некогда, да пойдешь!

Потому касательно звонарного дела мужик в нем очень даже хорошо смысл понимает, любит он, чтоб звонили погромче да поскладнее, так, чтобы звон за звоном колесом катился, чтобы из-за леса по росе за десять верст ему было слышно соседний приход.

У мужика дух сонливый, потому и любит он звон!

Любит, любит мужик колокола на колокольне - и, право же, в этой его привычке ничего нет такого, потому что по той же самой, может, причине любит он и звонки под дугой… надо ведь то понимать, что если мужик раньше чаще в церкву ходил, так не оттого ль, что в старое время на тройке катался, почитай, один барин Бачурин в нашей округе; была еще у нас помещица Рысачиха, так она еще до воли пошла на фуфы, а других оспод в нашем месте поблизости сроду-родов не бывало: мужики жили по большей части государственные, - один, значит, только серый барин Бачурин, который тоже, к слову сказать, любил малиновый подбор в позвонках, а мужики слушали их и с шапкой в руках сторонились, давая дорогу.

Потому-то и дивного нет ничего, что когда молодой пономарь впервой ударил на чертухинской колокольне, словно вприпляску, так сначала никто не поверил, до чего хорошо: бабы выскочили, думали сначала, пожар, звон больно част, а как разнюхали, что это новый пономарь ударил достойну, печки на полном жару побросали и - в церкву!

Какая, кажется, барьшя Рысачиха, дворянка прирожденная, свой поп под рукой, да и церковь посещать была небольшая охотница, а и та пристегала из-за двадцать верст как-то к обедне, когда про пономаря разнесся слух по округе и до Рысачихи докатился удивительный чертухинский звон.