Князь - [8]

Фехтовальные действия этой Камилы по ту сторону бука и ее быстрые — топ-топ-топ — перебежки под своды сушилки и обратно мне были знакомы с самого начала. По слухам, она происходила откуда-то из Восточной Польши и после отбытия лагерного срока была выслана сюда. Была, вроде бы, женой какого-то тракториста, тоже поляка, для меня все равно в каком смысле — в церковном, официальном или в здешнем, то есть в виде записи у коменданта. В последнюю неделю я, кажется, уже успел ее разглядеть. Камила была гибкая, стройная женщина лет примерно тридцати пяти, всегда в сером платке, в серой рабочей робе, серой юбке и сером брезентовом фартуке, с голыми, заляпанными глиной ногами, но — в пику этому — с миловидным лицом и хорошей осанкой, пускай уже и с первыми морщинками в уголках глаз и рта. Так что я весьма даже был поражен как ее словами, так и соседством. Она продолжала: «Вы мне немножко напоминаете нашего молодого хозяина из Бжинцева. Да, вы чуточку вроде него. Но совсем другой. Он поспорил один раз с мастером, с сыроделом, на десять тысяч злотых (у мастера эти деньги были, а у молодого хозяина, конечно, нет), что он на сыроварне целую неделю будет работать за мастера и фабрика выдаст за эту неделю обычные сто пудов. Что, мол, все это преувеличение и пустая болтовня, будто это такая уж тяжелая работа. Но сдался. Два дня таскал сырные головы и крутил сепаратор, вся рубашка мокрая. Но потом сдался и признал победу мастера. А вы не сдались. Он сдался. Покривлялся, правда, но все-таки. Только десять тысяч злотых не отдал, конечно. Сказал: дурак, будь благодарен, что я тебя на работе оставил». Я спросил: «А какой он был, этот ваш молодой хозяин?» Задним числом мне кажется, будто я уже готов был догадаться, что ответит мне Камила. Пускай это и было невозможней невозможного. От ее Бжинцева до Инты почти три тысячи километров. И от Инты сюда, за Красноярск, самолетом еще две с половиной, а по железной дороге все четыре или пять тысяч. Но Камила со смехом ответила: «Молодой хозяин нашего Бжинцева. Наш молодой князь». — «Как его зовут?» — «Василий Федорович. Базиль, как он велел всем себя называть на французский манер». Я сказал: «Значит, князь Пинский?» Камила изумленно воскликнула: «Откуда вы его знаете?! — И потом, немного испуганно: — Вы из его друзей?» — «Друзей? Мммм. Нет. Но знаком с ним, это так. По лагерю. По Инте». — «Ах, так он, значит, теперь в лагере, — как-то задумчиво рассудила Камила. — И за что?» — «Дорогая моя, а где, по-вашему, теперь быть человеку, если он князь?» — ответил я вопросом на вопрос. Она кивнула: «Ну да, конечно…» Она позволила мне, слушая с легкой усмешкой, рассказать, на какой Князь там был работе, как у него шли дела и в каком он там пребывал настроении, а потом сама рассказала, понемногу, на обеденных перерывах, под дощатой крышей сушильни, связанные с Князем домашние истории.

Князь Базиль уже жил в Бжинцеве в те годы, с которых Камила вообще что-то помнила. Вначале он был известен почему-то под именем рижанина и жил каким-то второстепенным сказочным дядюшкой за спиной большого сказочного дядюшки, то есть за спиной своего дяди князя Казимира. А потом уже как молодой хозяин и, как выразилась Камила, предмет интереса и гроза школьных барышень. «Почему гроза?» — «В Бжинцеве соответственно верованиям тамошнего народа служили два священника — ксендз и поп. У ксендза, конечно, детей не было, по крайней мере, официальных. А у попа были две дочери. И обеим Базиль вскружил голову». — «С каким успехом?» — «Ох, знаете, я думаю, с полным. Так что поп услал дочерей из Бжинцева. В люблинский пансионат. Дядя Казимир договорился с попом и тихо, как говорили, оплатил ему счета этих червонных дам. Да поповны явно не единственные, с кем у Базиля были приключения». — «Ну и как же дядюшка?» — «Дядюшка в деревне об этом не отчитывался. Постепенно вокруг буйств молодого хозяина начал подниматься шум. Стали уже посмеиваться», — пояснила Камила, но почему-то громче и угрюмей, именно угрюмей, хотя, говоря о насмешках, и сама вроде бы должна была понасмешничать. Все проделки князя были Камиле известны, потому что после окончания школы она стала работать на тамошней почте. Когда после обеда мы снова заступили к буку на работу и Камила забегала с полной формой — топ-топ-топ-топ — к сушилке и с пустой — сих-сих-сих — обратно, я подумал: можно ли поверить, что Базиль не взял на заметку этих тугих округлостей, этих восхитительных стройных ног? Вряд ли. Так что лучше будет, если я, слушая эти истории и высказывая свое мнение, приму это во внимание и не забуду об осторожности. Поначалу о проделках князя Базиля и о его разногласиях с дядюшкой в поселке помалкивали, потом начали перешептываться и наконец заговорили на каждом углу. А что прикажете делать вот хотя бы с такой историей и ее героем (или героями)? Весной 1932 года Базиль вышел из университета, то есть вернулся из Варшавы домой, заявившись туда вместе с двумя или тремя университетскими приятелями. За вечер и ночь они почти полностью опустошили два или три местных кабачка, а утром направились на базар. За тем, что случилось дальше, Камила наблюдала из окна почты собственными глазами. Они выпустили на свободу всех кур, которые со связанными лапками квохтали на базарных повозках, всех гусей, тянувших свои длинные шеи сквозь проделанные в ящиках отверстия в ожидании, когда им дважды свернут эту шею и они отправятся на праздничный стол к богатым обитателям местечка, всех голубей, ожидавших в проволочных корзинах с крышками той же участи, только что на столах у более бедного люда, — словом, всех, кто гоготал, квохтал, махая крыльями, а теперь более или менее помалкивал в предчувствии смерти, всех-всех — на свободу, на свободу, на свободу! Мужчинам, пытавшимся помешать освободителям, молодые господа угрожали надавать по шее (стеки у них были с собой). Женщин, просивших их умерить свой пыл, они, вытаращив пьяные зенки, убеждали: неужто тем невдомек, что подарить жизнь божьей твари, вместо того, чтобы зарезать ее и отправить греховному человеку на съедение, дело весьма благородное?! Когда же один хуторянин, у которого князь с приятелями уже выпустили из ящиков на волю трех гусей (и те с гоготом бросились-кинулись-ринулись наутек по майдану и дальше по улице, спускавшейся вниз к реке), когда этот старик вытащил из ящика поросенка и тоже швырнул его под ноги господам: «Вот вам, панове, забирайте!» — а тот с визгом бросился спасать свою шкуру, господа крикнули: «Нет-нет-нет!» и кинулись следом, устроили на него настоящую облаву и, опрокинув несколько повозок и столов, поймали-таки и вернули хозяину. «Кто на четырех копытах в грязи роется, того мужики пускай жрут, не запрещаем! Птицам же божьим мы по воле Его даруем свободу!» Потом говорили, что паны выпустили на свободу сотню кур, шестьдесят гусей и целую стаю голубей. Камила рассказала: «Не знаю уж, из-за этой проделки или из-за какой еще почище, или из-за всего вместе, но терпение старого князя лопнуло и он сделал то, что сделал. Во всяком случае, по требованию старого князя люблинский, а может, и варшавский суд объявил молодого князя то ли растратчиком, то ли безответственной личностью, а может, тем и другим вместе. И присудил взять его под опеку. Князь Казимир, однако, стать опекуном категорически отказался, заявив: „Этот шалопай окончательно расстроит мои нервы“, — и переложил опекунство на какого-то адвоката». И еще рассказала Камила: довольно скоро, но уже все промотав, князь женился. И удивительное дело — взял в жены не бог весть кого, а барышню Дору фон Бринкенгоф из Курляндии. О невесте же говорили, что она из благородного семейства и далеко не бесприданница. И ее Камила тоже видела собственными глазами. И подтвердила, что та была отнюдь не безобразна, а наоборот, очень даже интересная дама. Примерно того же возраста, что и князь, ну, может, чуточку старше. И на добрых пару дюймов выше ростом, это так. Замечательно спортивная. Невероятно стройная. С накрашенным розовым ртом и рыжей мальчишеской прической. В широченной скаутской шляпе и с жокейским стеком в руке. В Курляндии, видимо, не слишком хорошо знали о денежных и прочих обстоятельствах польских семейств. Как утверждали бжинцевские светские дамы, решительный и своевольный характер невесты немало способствовал успеху дела. Во всяком случае, бракосочетание состоялось. И перед тем как отбыть за океан, князь снова появился в Бжинцеве — еще раз показать себя и свою молодую жену. Они появились в длиннейшем открытом двухместном авто, синем, с никелированными планками, и медленно объехали на нем все местечко раз восемь. Все восемь раз точно посередине пересекая базарную площадь. Затем по мощеной дороге полкилометра от местечка до замка, где и остановились в парке у самых ворот. О дальнейшем, сидя за выпивкой, шепотом поведал всем старый сторож Игнатий. Как он, сидя у ворот в своей каменной келье и увидев их в машине, еще подумал: что же ему теперь делать? Если они заедут в ворота и появятся в замке, старого князя от возмущения, чего доброго, хватит удар. Но не может же он, Игнатий, выскочить и броситься под машину. Так что пускай делают что хотят, и вообще не его это дело. Но они остановились перед воротами и дальше не ехали. И Игнатий, несмотря на свою близорукость, отчетливо разглядел: молодая госпожа положила руку, державшую стек, на край дверцы и, полуприщурясь, стала из-под своей широкой шляпы обозревать замок так, что неясно было, хорошо ли он был ей виден и виден ли вообще. Молодой же князь в длинном кожаном пальто вышел из автомобиля, поднял решетчатую сетку капота со стороны замка и присел на корточки проверить мотор. Он у него, видать, забарахлил. Скоро князь встал, закрыл крышку, сел за руль и укатил. И тут Игнатий заметил: на ведущей к замку мощеной дорожке то ли от машины, то ли от князя что-то осталось. И старик, глядя в окно сторожки своими слабыми глазами, гадал: уж не кошелек ли это коричневой лакированной кожи, выскользнувший у молодого князя из кармана штанов? Большими деньгами молодой князь, правда, никогда похвастать не мог, это все знали. Но теперь, когда у него было авто вроде кровати с четырьмя никелированными шарами и такая жена со стеком, — поди знай… Старик поспешил выскочить из своей сторожки и направился к находке. Но, к счастью, прежде чем успел схватить ее, догадался, в чем дело. И прежде всего по запаху…