Князь Александр Сергеевич Меншиков. 1853–1869 - [51]

Так как в это время всё внимание было устремлено на снабжение армии необходимым, то, понятно, что у нас перебывало множество приезжих, как из Петербурга, так и из других мест России. Не мало было и таких посетителей, которые чаяли тут кстати что-нибудь и заполучить, на что у князя была удивительная проницательность, и таковых гостей он спешил спроваживать, с подобного рода предисловиями:

«Не смею вас удерживать: вас ожидают с ответом» или: «ах, как вы кстати приехали! у меня совсем готово донесение… Вы, вероятно, проголодались с дороги? Закусите у нас хорошенько, покуда вам приготовят лошадей».

На кормление курьеров обращал особенное внимание А. Д. Камовский. «А то посланный скажет, — замечал он, — что армия умирает с голоду!» Бывало, он намекал князю, чтобы он послал гостя хоть проехаться по оборонительной линии.

— Нет! — ответит Меншиков, — он только запасется материалами для большего вранья; пусть себе с Богом едет!

Толкам, судам-пересудам и сплетням в Петербурге не было конца; переходя из уст в уста, они проникали даже во дворец и совершенно напрасно тревожили Императора, и без того душою скорбевшего за Севастополь и за армию. Каждое неблагоприятное известие вредно влияло на здоровье Государя. Справедливость частных слухов не всегда можно было проверить; нелепая сплетня, укореняясь в общественном мнении, принимала обманчивое подобие истины и как червь подтачивала доверие к главнокомандующему. Меншиков очень хорошо это понимал. Не говоря уже о том, чего стоило ему отписываться по этому предмету, сколько тратилось понапрасну и забот и времени, — заметим только, что оно влияло на самый ход дел, ослабляло в князе энергию, самое же главное — тревожило Императора. Вот почему главнокомандующему были ненавистны органы пустых толков, именно частные переписки о военных действиях, с неуместными заключениями.

Считая — и не без основания — орудиями сплетен прибывавших тогда в армию из Петербурга сестер милосердия, князь их не слишком-то жаловал, отзываясь, что их услуги, расточаемые раненым, бедственно влияют на дух здоровых частей армии. «Женщины, — говорил он, — не зная сущности военных дел, на лету подхватывают всякий вздорный слух, делают из мухи слона, пишут в Петербург кумушкам — а те бьют в набат и производят кутерьму. Женские языки подлиннее и поворотливее наших. Уход севастопольских женщин за ранеными — дело другое: это свои и сору из избы не вынесут!»

Отзыв князя был резок, но быть может справедлив. Действительно, севастопольские женщины, проследив с самого начала ход военных действий, хорошо ознакомились со средствами и нуждами войны; им она была уже не в диковинку; они втянулись во все бедствия и были проникнуты теми же самыми чувствами самопожертвования, которыми были одушевлены и все защитники Севастополя. Приехавшие из Петербурга сестры милосердия, после удобств столичных больниц, встретили у нас, говоря сравнительно, целый омут ужасов: они не могли не быть подавлены тяжкими впечатлениями; не могли, конечно, утерпеть, чтобы не поделиться этими впечатлениями со своими, оставшимися в столице, родными и знакомыми. Можно себе вообразить, в каких выражениях писались их письма, заключавшие в себе рассказы о кровавых событиях на театре войны и за его кулисами — куда сестры милосердия вдруг были перенесены из мирной столицы! До сего времени все их представления о войне были и ниже и бесцветнее действительности.

Многие лица, приезжавшие из Петербурга в главную квартиру, добивались позволения съездить посмотреть Севастополь и при этом чистосердечно признавались князю, что им совестно возвратиться в столицу не повидав Севастополя.

— Что же мы будем рассказывать? — говорили они. — Ведь нас атакуют расспросами, ваша светлость; да и самим-то обидно уехать, не побывав на укреплениях: подумают, что мы побоялись…

Сочувствуя такому естественному желанию, кн. Александр Сергеевич многим из приезжавших дозволял осмотреть город, давая им даже спутников, знакомых с условиями подобных поездок. Нередко он поручал посетителям отвезти в Петербург какие нибудь предметы вооружения неприятельских войск.

Так, раз, один из чиновников военного министерства, майор Денисов (славный такой человек), не удосужась побывать в Севастополе, очень этим сокрушался и, выражая мне свое горе, просил сообщить ему «что-нибудь интересное», как материал для рассказов. Не будучи расположен снабжать его сюжетами для рассказов, я уклонился и тем более, что уже для Денисова приготовлены были лошади.

— Да как же это я поеду с пустыми руками? Дайте мне отвезти хоть что-нибудь, — упрашивал он.

— Что-нибудь? Да вот, возьмите трехпудовую бомбу и везите! — сказал я ему шутя.

Денисов обрадовался: схватил бомбу, потащил ее на перекладную, и поскакал в Петербург. «Угостит она его дорогой», подумал я. Бомба эта, правда, была разряжена, но формы конической и весьма неуклюжая для укладки. Воображаю, что она выделывала на перекладной телеге и как от неё доставалось ногам Денисова. «Вероятно, он ее бросит дорогой»… Пожалел я — о бомбе.

Но Денисов бомбы не бросил, а упорно боролся с нею целую дорогу. Курьерские несутся во весь дух; бомба прыгает, катается в телеге, но храбрый Денисов, преодолевая все неудобства, нянчится с бомбой и бережет ее как сокровище. Наконец, на одной станции, где-то уже в Малороссии, бомба успокоилась, телегу по грязной черноземной дороге не колыхало и Денисов задремал… Вдруг, о ужас! Он пробуждается, ощупывает дно телеги — бомбы нет! У Денисова волосы стали дыбом: в телеге оказалась дыра и бомба в нее улизнула. «Стой, стой! бомба пропала!» Денисов спрыгивает с телеги, подлезает под нее, шарит, ощупывает… а ночь — хоть глаз выколи, дорога черная, грязь глубокая. В совершенном отчаянии топчется Денисов кругом телеги, не зная на что решиться: не бросить же бомбу! Опять принимается за поиски: побрел назад, ощупывая грязь на каждом шагу руками и ногами, в том предположении, что бомба ушла в нее с ушами. Но «усердие всё превозмогает»: отважный Денисов нашел, наконец, бомбу, но успехом своих поисков едва ли кому похвастался. Нелегко было вытащить бомбу из грязи; пришлось просто руками откапывать, потом тащить ее до телеги, а бомба-бестия из рук скользит, едва удержишь… Теперь и в телегу ее нельзя положить, а до станции вези на коленях!..