Князь Александр Сергеевич Меншиков. 1853–1869 - [37]

— Куда девалась девочка? Отдайте ее мне, я ее спрячу в пещеру! — кричал несчастный, как безумный бегая по площади.

Много раз пробежал он взад и вперед, махая в воздухе окровавленною ручкою дочери; долго искал ребенка, спрашивая встречных… Машинально спустился к пещере, обошел ее кругом; воротился на площадь и остановился в недоумении; поднял еще тепленькую ручку к небу, будто показывая, что она там!.. Затем, несчастный побрел собирать далеко разметанные клочья тела своей малютки. Снаряды уже не летали, ничто не мешало ему… Пришла ночь; офицер сел на обрыв берега, положил себе на колени кровавые останки дочери: обнимал, целовал, обливал их слезами; так застало его утро. Дальнейшая его участь неизвестна.

Всё утихло и мы улеглись, но в Севастополе не спали: за ночь производили исправления и твердыни его сделались как бы несокрушимыми. С нашим пробуждением пробудилась и канонада и заревела по вчерашнему. Французские батареи в этот день еще не могли открыть огонь, так как они сильно пострадали; зато 7-го октября бомбардирование сопровождалось тем же ожесточением, как и в первый день. Лишь с моря союзники не отваживались атаковать. С 8-го по 13-е октября бомбардирование продолжалось почти с одинаковою неослабною силою, каковою оно отличалось в первые три дня: начинаясь с утра, прекращалось к вечеру. Пороху тратилось, как говорили, от 1500 до 2000 пудов в сутки; выпускалось до 10 000 снарядов. Легко выговаривать цифры, но трудно выразить всю степень ужаса, охватывавшего сердце при мысли, что громадное это количество пороха и чугуна предназначалось для посева смерти.

Потери в людях уменьшались день ото дня: они приучились укрываться от снарядов; при всём том насчитывали выбывшими из строя с 5-го по 13-е октября около 3500 человек. В первый день мы потеряли около 1000; во второй и третий уже 500, а затем по 250 человек.

Жительницы Севастополя, в недоумении и в тяжком ожидании, чем окончится страшная катастрофа, разразившаяся над городом, не оставались праздными её зрительницами и спешили, с своей стороны, кто чем мог поусердствовать общему делу. Одни поили раненых; другие обмывали раны, приносили им бинты, ветошки или сами как умели перевязывали легкие раны. Между тем сделано было распоряжение об отправке раненых на северную сторону бухты: некоторые дамы последовали за ними, и там, в отведенных для госпиталя помещениях, они с неутомимым усердием заботились о несчастных. В числе известных мне дам, кроме упомянутой прежде Елизаветы Михайловны Хлапониной, была Екатерина Висарионовна Хомякова, тоже очень милая дама, жена артиллерийского офицера одной батареи с Хлапониным. Прилагая все попечения к поданию помощи раненым, они порядком утомлялись и, лишь на четвертый день бомбардирования, Хлапонина, чтобы хоть несколько освежиться, вышла из госпиталя на чистый воздух. Опустясь с крыльца, она встретила носилки, на которых несли раненого, в бессознательном положении. С участием взглянув в лицо вновь принесенного, она узнала в нём своего мужа! Не скоро могла несчастная опомниться; силы душевные ее оставили; машинально последовала она в госпиталь за носилками, остановилась подле койки, на которую уложили раненого Хлапонина, и как будто не сознавала, что тут делается. Посторонние подавали помощь её мужу, а она, удрученная горем, была в каком-то оцепенении. После того она еще дней десять провела в госпитале, а потом решилась увезти мужа в Симферополь, откуда он чрез несколько месяцев, почувствовав себя в силах, всё-таки поспешил возвратиться в Севастополь, к своей батарее.

Касательно подвоза пороху были приняты князем Меншиковым самые деятельные меры. Он посылал за порохом повсюду, где только знал, что есть склады; его везли, везли, но всё еще было недостаточно, и случалось так, что из Петербурга светлейшему пишут, например, что он, в случае надобности, может получить порох из таких-то и таких-то складов, — а порох уже давно и взят светлейшим и израсходован в Севастополе. Ревностным пособником князя по этой части был полковник граф Петр Андреевич Шувалов: куда, бывало, светлейший его ни пошлет, он живо слетает и пороху добудет. Помнится, по возвращении своем из Киева, граф Шувалов рассказывал нам, что, забирая там снаряды, он, до укладки их в приспособленные к тому парковые полуфурки, приказал их запрячь для испытания и пропустить по улице; полуфурки этой пробы не выдержали: от продолжительной стоянки они рассохлись и снаряды пришлось везти на обывательских подводах.

XI

8-го октября светлейший получил назначение быть главнокомандующим морскими и сухопутными силами, расположенными в Крыму. Таким образом определилось, наконец, его положение и выяснились его отношения к флоту и к армии. Вместе с тем император прислал князю груду орденов и знаков отличий для раздачи достойнейшим, изъявляя при этом милостивое желание, чтобы светлейший выдачи наград не откладывал.

Князь опечалился: ему казалось, что награды теперь несвоевременны. Государь, конечно, не знает о том, что происходит в Севастополе, а то, быть может, и он дозволил бы переждать, дать пройти «страстным» дням неумолкающего боя на смерть. В эти дни награды могли бы, — так думал Меншиков, — нарушить святость тех бескорыстных жертв, которые каждый из защитников Севастополя спешил принести на алтарь его спасения.