Княгиня Ольга - [34]

«Да это Маринка и прислала!» — сказала себе Ольга, разумея тревогу и страх перед мышью.

Маринка, как звали ее в Киеве, была жрицей богини Макоши, ее деревянное изваяние стояло на берегу Лыбеди, и все источники, родники, бьющие на дне оврагов–яров, также были в ее ведении, все были посвящены Макоши. Маринка верховодила всеми Сторожившими родники, вела хороводы на берегу Лыбеди в честь богини. Красивая и веселая, хохотунья, она и сейчас, став женой Святослава, родив ему сыновей, продолжала кружить головы киевским молодцам.

Нет, нет, не это сердило Ольгу, хотя неугомонность невестки была ей неприятна, и княгиня зимой, когда Святослав еще не вернулся, вызвала ее и отчитала. Ольге сообщили, что Маринка, известная своим умением ворожить и привораживать, стала колдовать и на Святослава.

Все киевские бабы давно сносили Маринке старые горшки, которые, как известно, обладают магической силой. Ольга не подвергала это сомнению, потому что помнила с детства, как кости сожженных на кострах умерших укладывали в горшки и закапывали в курганах; как под домом, прежде чем его выстроить, в землю помещали горшки с едой; как горшки водружали на палку и ставили в поле, чтобы птицы не клевали посевов.

— Пусть, — рассудила княгиня, — стараются, как могут, чтобы хлопотали о прибытке в домах…

Но колдовать… У каждой жрицы–ведуньи в Киеве были свои обороты–привороты, но Маринка, кажется, всех затмила.

— Ах уж эти горшки. — Ольга тяжело вздохнула, позабыв о мыши; глянув туда, увидела лишь светлое пятно лунной пряжи на полу.

— Да, да, это невестушка мне послала эту тварь, хочет показать, как она сильна, заставить меня ее бояться.

Ольга потянулась и рукой достала мешочек с полынью, поднесла его к лицу и жадно вдохнула резкий, ни с чем не сравнимый запах. Оторвавшись от него, княгиня перекрестилась.

Наваждение страха исчезло, но воспоминание о Маринке не уходило.

«Это теперь до утра», — с тоской подумала Ольга.

Да, о колдовстве и о горшках думать не хотелось, но они будто нарочно выстраивались перед нею, когда закрывала глаза.

Что творила с горшками Маринка? Ольге, конечно же, рассказали, что самым сильным приворотом ее было, когда невестка помещала в новый горшок, где была просверлена дырка, летучую мышь, выловленную отроками[121] в пещерах на берегу Днепра, и ставила этот горшок в муравейник в лесу. Обглоданные муравьями косточки мыши способны были приворожить любого парня, любую девицу.

«Ладно, пусть забавляется своими языческими забавами», — думала княгиня, пока ей не стало известно, что Маринка в горшок положила пояс Святослава и застежку с его корзана, а горшок засунула в печь, чтобы князь скорее вернулся. Тут уж Ольга не выдержала, отругала Маринку… Но ведь и Святослав скоро был в Киеве…

Да, Маринка была самая сильная из всех ведуний Киева. Она и на Святослава дурно влияла, так что тот и слышать ничего не хотел о Христе. Он ссылался при этом на свою дружину: она‑де не захочет креститься, но Ольга‑то понимала, что за сопротивлением сына кроется в первую очередь невестка.

А еще сердце болело о мальчиках–внуках — Олежке и Ярополке[122]. Они любили ее, свою бабку, но и матери побаивались.

Впрочем, Ольга жалела Маринку, она понимала ее страдания, ведь сердце Святослава было теперь повернуто к Малуше.

Когда Святослав стал заглядываться на Малушу, Ольга испугалась: она знала неистовый характер невестки. По Киеву поползли слухи. Но умница Малуша ходила так, будто ни О чем не догадывается и в жизни ее нет никаких перемен.

— Да, Малуша–кремень…

Но ведь и Ольга не воск. Нельзя было пенять сыну, жаль было невестушку, хотя в глубине души Ольге иногда хотелось сказать ей: «Видишь, как женское счастье ненадежно! Сегодня — княгиня, а завтра — в избушку смерда[123] готова скрыться, чтобы спрятаться от людей…».

Маринка глубоко страдала, но виду не подавала, хотя заливистый хохот ее стал будто натужный. Впрочем, княгине могло и показаться. Она любила Малушу, вот только до дна ее никак не могла добраться. Ей всегда казалось, что Малуша добросердечна, ласкова, но все будто ледок покрывает, что за ночь рано весной на лужи набегает. Кажется, море разливанное, Дунай–река, а утром встанешь — по краям‑то ледок, ледок. Наступишь — а он хрустит…

Ольга никогда не тревожила этот Малушин «ледок», но всегда надеялась, что растопит его. Девушка родителей своих не помнила — мать умерла при родах, когда она на свет появилась, а вот о смерти ее отца, древлянского любечского князя Малка Любечанина ходило много легенд.

Говорили даже, что Малуша — дочь князя Мала, погубителя Игоря, верховного князя Древлянской земли. И будто покорив древлян, отомстив им за смерть супруга, Ольга расправилась с князем Малом, сватавшимся за нее, но взяла к себе его детей — Малушу и Добрыню… Многое что тогда болтали. Но Ольга вынесла все.

Лунная дорожка давно перешла через две половицы, растаял след незваной ночной гостьи, а княгиня все лежала без сна.

Ольга полюбила Малушу как дочь. Она ведь мечтала о доченьке. Сколько раз ездила на поклонение. Макоши, в ее главное святилище на Десне, за Черниговом — град Макошино. А в Десну там впадает река Дочь. С древних–древних пор приходили туда на поклонение богине бабы, вымаливали себе дочерей. Это было еще в те времена, когда главными были женщины, а не мужчины. И каждая молила и просила себе дочерей, а не сыновей. Река Дочь была священной, и войти в ее воды надо было на рассвете, чтобы застать, когда солнце только–только начнет выкатываться снизу. Вот тут‑то и окунаться и просить Макошь… ,