Княгиня грез. История голливудской актрисы, взошедшей на трон - [11]

Сексуальная сторона натуры дяди Джорджа так и осталась до конца не разгаданной. Закоренелый холостяк, он не заводил даже временных подружек, и хотя из-под его пера выходили удивительно яркие и колоритные женские образы, критики частенько обвиняли его в женоненавистничестве. Свое одиночество он делил с верным и немногословным лакеем. Однако даже если Джордж Келли и был гомосексуалистом, то внешне это никак не проявлялось. Он жил уединенно и замкнуто — аккуратист, немного чопорный и напыщенный, как и его пьесы. Он даже чай пил только заваривая настоящий чайный лист и ни разу не воспользовался одноразовым пакетиком.

«Это был старомодный джентльмен, — вспоминает Дороти Лэнгдон Ситли, чей отец Рой был семейным врачом как у Келли, так и у Майеров. — В нем было что-то европейское».

Грейс любила, когда дядя Джордж приглашал ее куда-нибудь на ланч и разговаривал с нею о сценариях, книгах, ролях. «Я могла сидеть и слушать дядю Джорджа ночь напролет, — вспоминала она позднее. — Одна история следовала за другой».

Джордж Келли начинал в водевиле и как актер, занятый в одноактных юмористических мини-спектаклях, которые составляли в ту пору непременную часть репертуара мюзик-холлов, а затем был вынужден переключиться на сочинение пьесок, чтобы не оставаться без рабочего материала. Постепенно он перешел на настоящие пьесы и с 1922 года, начав «Факелоносцами», пожинал плоды истинного успеха. Однако его формалистические, оторванные от жизни сочинения были вынуждены в годы Депрессии уступить место реализму, и Джордж Келли в начале тридцатых переселился в Голливуд, где сочинял и доводил до совершенства киносценарии. Он работал по контракту у МГМ[3], и одной из наиболее важных задач для него стала защита творческой индивидуальности художника от давления и компромиссов студийной системы.

«Он самый удивительный и тонко чувствующий человек из всех, кого я знала, — писала Грейс о своем дяде, когда ей было семнадцать.

— О чем бы ни заходил разговор, он всегда старается, чтобы вы поняли всю красоту и сокровенный смысл сказанного».

И если чье-либо влияние и подтолкнуло Грейс Келли попробовать себя на актерском поприще, то, несомненно, это был ее обожаемый дядя Джордж. Декламируя ли длинные отрывки из столь любимых им поэтов девятнадцатого века, вычитывая ли своих юных племянников и племянниц, убеждая их избавиться от гнусавого местного акцента, шагая ли, даже в глубокой старости, той же горделивой походкой, какой впервые вышел на сцену, Джордж Келли являл собою вдохновляющую квинтэссенцию драматического искусства: казалось, он с головы до пят был преисполнен магии актерского мастерства. В 1966 году в беседе с Ирвином Соломоном о комедийной актрисе Ине Клэр, пытаясь описать, с какой легкостью та сыграла роль в его пьесе «Роковая слабость», Джордж Келли неожиданно предложил своему собеседнику небольшой спектакль. Интервью проходило в его апартаментах в Олден-парк. Джордж Келли прошел из гостиной в столовую. Обе комнаты разделял темно-зеленый театральный занавес, свисавший на старомодных кольцах с массивного карниза.

«Спустя несколько секунд, — вспоминает Соломон, — в просвет показалась рука, затем он слегка приоткрыл занавес, потом раздвинул целиком и вошел в гостиную.

Перевоплощение было поразительным. Без всякого грима, костюма, абсолютно лысый, дядя Джордж совершил чудо актерского перевоплощения. Приняв соответствующую позу, он голосом Клэр начал декламировать строки из пьесы… Нет, это уже не был Джордж Келли. Это была сама Ина Клэр».

Глава 3 Белые перчатки

Грейс Келли пошла в школу незадолго до своего пятого дня рождения, осенью 1934 года. Это учебное заведение, именовавшееся Академией Успения Пресвятой Богородицы, находилось в Рейвенхилле, в приходе Святой Бригитты. Иезуиты нередко похваляются, что любой ребенок, получивший у них образование, до конца своих дней остается их учеником. Сестры ордена Успения Пресвятой Богородицы с полным правом могут заявить то же самое о своей подопечной Грейс.

Солидное и внушительное строение в викторианском стиле было завещано в дар католической общине Филадельфии, а сестры ордена Успения Богоматери приспособили роскошный особняк с его дубовыми панелями и розовыми витражными окнами под частную школу, от которой исходил дух навощенных полов и благочестия.

— Кто я?

— Я чадо Божье.

— Почему я здесь?

— Я здесь для того, чтобы познать Его, любить Его и служить Ему.

Приблизительно сто девочек и несколько мальчиков из детского сада преодолевали премудрости катехизиса и школьных занятий под зорким оком двух десятков монахинь и их помощниц, что жили тут же, при школе. «Домашние» (или иначе «непосвященные») сестры занимались кухней и следили за чистотой помещений. Они носили черные фартуки и белые накидки. Старший учительствующий состав монахинь облачался в фиолетовые платья с огромными белыми фетровыми крестами, нашитыми на накидки. Дети обращались к ним словом «мать».

Орден Успения Пресвятой Богородицы происходил из Бельгии и занимался организацией воспитания и обучения. Рейвенхилл в ту пору являлся первой и единственной школой на североамериканском континенте, где все было нарочно заведено на европейский манер. Если в слове «color»