Книги: Все тексты - [30]

— Погоди, Эйсебио, — сказал Супец, когда Вадя привёл наконец корабль своей саги в порт стоянки, — тебе деньги, что ли, нужны?

— Ну, — сказал Вадя.

Супец задышал.

— Деньги не проблема. Ждите здесь. — Он повернулся к Альбине, отдал ей честь и решительным шагом направился в гущу вокзально-кооперативного движения. Вернулся он оттуда очень скоро — с деньгами в обеих руках.

— Уважают, козёл бодучий, — коротко разъяснил этот феномен старшина, запихнул бумажки в карманы вадиного ватника и снова откозырял Альбине.

— Уя-я!.. — восхищённо протянула Альбина.

— Служу Советскому Союзу, — доложил Супец. — Значит, в Читу? — уточнил он, повернувшись к однокласснику.

— В Читу, Сеня, — бодро ответил Иванушкин. — Там капуста…

— Ну, ладно, Эйсебио, — проговорил Супец. — Бывай, козёл бодучий!

И он сжал вадину ладонь так, что в глазах у того потемнело.

— И вам всего доброго, Альбина, — сказал старшина и вспотел, как не потел со времени сдачи норм по армейскому двоеборью.

Альбина снова что-то пискнула, и они побежали к поезду. С перрона рыжая прощально взмахнула рукой, и Супец улыбнулся на весь Ярославский вокзал.

С полными карманами денег объяснять про тёщу и капусту оказалось гораздо проще — первая же проводница прониклась вадиной бедой, и как раз обнаружилось в вагоне два свободных места. Иванушкин, сколько жил на свете, не уставал удивляться таким совпадениям.

Они сели рядышком на свой плацкарт — и поехали в Читу за капустой.

Предвидя переводы этой правдивой повести на языки народов мира, автор просит соотечественников потерпеть — а читателям планеты надо объяснить, что такое Чита.

Чита — это город. Ехать до него недолго, если ехать от Улан-Удэ. А если от Москвы, то легче сдохнуть, потому что пятеро суток на плацкарте, а что такое плацкарта, объяснять смысла не имеет: всё равно никто, кроме своих, этого не поймёт.

В общем, покатили.

Сожителей в купе было четверо: тётка с отпрыском призывного возраста, старичок-боровичок и детина на верхней полке. Пятеро суток стучали под ними колёса, и все это время Иванушкин, не жалея красок, рассказывал попутчикам свою жизнь. Сагу эту, отчасти читателю известную, он прерывал только на ночь и, подобно Шахерезаде, на самом интересном месте.

Однако ж нельзя сказать, чтобы на слушателей ему повезло. Паренёк сразу всунул в уши «дебильники» и отключился от действительности. Детинушка, как лежал наверху, чем-то булькая и светя пятками в проход, так и добулькался до того, что поезд привёз его заспиртованное тело на другой конец страны.

А старичок, как выяснилось в районе Иркутска, оказался глухой.

Одна только тётка всю дорогу, охая, поддерживала течение иванушкинского эпоса синюшными яйцами и пирожками с рисом. И было за что! Взять хотя бы рассказ о вадином кинематографическом прошлом — эта штука получилась у него сильней, чем «Фауст» у Гёте.

В юности — это ещё до заброски в Англию было — Вадю вызвали в один кабинет и сказали: надо, Иванушкин, помочь нашим кинематографистам в работе над образом бойца невидимого фронта, а короче: сыграть советского разведчика в тылу у фашистов. Ну, приказ есть приказ: начал Вадя сниматься в кино. Хорошо ли играл? Это трудно сказать (Вадя человек скромный). Но режиссёр плакал всё время. А потом пришла шифровка: готовиться к заброске; и всё, что отсняли, пришлось уничтожить — секретность!

А режиссёра вызвали на сеанс гипноза, и он забыл Иванушкина навсегда.

А вместо Вади взяли артиста Вячеслава Тихонова. Вадя успел до заброски с ним встретиться и показать, как надо играть.

— Ты Тихонова знаешь? — мышкой пискнула Альбина.

— Славу-то? — переспросил Иванушкин, после чего тётка дала ему самый большой пирожок.

Впрочем, хоть бы и не дала! Хоть бы и не кормила совсем, да что там! — хоть бы поезд приехал не в Читу, а в Сыктывкар какой-нибудь — чёрта ли было в том Иванушкину?

Пора уже прямо ответить на этот вопрос: да ни черта́!

А если спросите почему — отвечу: потому! Так уж устроен человек, по крайней мере русский, что время от времени хлебом его не корми, а дай свободы. Не какой-нибудь там осознанной необходимости — этих европейских штучек даром не надо! — а вот чтобы пыль столбом, и не вполне представлять, где и за каким хреном находишься…

А как же капуста, спросите вы тогда, как же голубцы для тёщи Пелагеи, будь она трижды здорова? Тут отвечу совсем прямо: тёща — это святое. Про тёщу Иванушкин помнил. Даже приснилась однажды в районе Урала.

В общем, долго ли, коротко ли, но смотрят они однажды поутру в окошко — а за окошком сопки, между сопок дома рядком стоят, из труб дым прямиком в небо, а поезд уже к вокзалу подползает. Вышел тогда Иванушкин на перрон, шапочку «суоми» на уши натянул, ватничек до горла застегнул, кулаки в рукава спрятал, сплюнул — плевок ледышкой упал на перрон и разлетелся, шурша.

— Это, что ль, Чита и есть? — спросил Вадя.

— Она, — ответила Альбина.

Тётку звали Ираидой. На плечах у неё была овчина, а на голове бигуди. Ираида смотрела то на Вадю, то на его подружку — и смотрела так, как будто они были с рожками о пяти ногах и только что вылезли из тарелки.

— Здравствуйте, — сказал Вадя, стуча зубами.