Книги Судей - [52]

После тенниса они вернулись к себе. Вскоре приехали мистер и миссис Гринок, приглашенные на обед. Темой светской беседы стало божественное благословение. Фрэнк настаивал на том, что облака на картинах Рафаэля являют собою воплощение божественного благословения, но они слишком предметны по своей фактуре и больше напоминают благословенные перья, нежели благословенные облака. Вне всякого сомнения, тема для обсуждения была весьма достойной, но он задыхался от этой болтовни.

Миссис Гринок была воплощением того, что американцы называют «очень яркой женщиной». Но она была навязчиво яркой. У нее были неправдоподобно синие глаза, похожие на пуговицы, пришпиленные к «ковбойским штанам», а нос, напоминающий нос корабля, казалось, рассекал воздух, когда она шагала. И к тому же она была весьма любознательной. Художникам она задавала вопросы по поводу живописи, а музыкантам – по поводу музыки, и если ей что-то не нравилось в ответах, она дотошно переспрашивала еще раз. Проявить живой интерес, считала она, – это единственный способ продемонстрировать свой бесконечно тонкий интеллект. В приватных беседах миссис Гринок любила говорить, что помнит обо всех своих добрых пожеланиях, которые выражала Тому, Гарри, Джейн или еще кому-то, и у них, следовавших ее пожеланиям, в жизни все получалось успешно. Фрэнку она напоминала львицу, которая заметает лапой все, что попадается на пути. И он знал, что возражать этой женщине практически невозможно.

Но надо отдать должное приглашенной чете. Отвлекшись от темы божественного благословения, миссис Гринок старательно делала вид, что ей нравятся штучки, которые ей показывала Марджери, а мистер Гринок поблагодарил за экскурсию, проведенную хозяевами по дому.

Потом все вернулось на круги своя. Миссис Гринок атаковала Фрэнка вопросами, поскольку только он мог дать ей интеллектуальную пищу, в которой она так нуждалась, чтобы транслировать свою эрудицию дальше. У нее был густой баритон и впечатляющая манера говорить.

– Я убеждена, что вы считаете меня ужасной невеждой, – сказала она, – но когда дорогая Кейт спросила меня, когда умер Леонардо, я не смогла ответить точно и ошиблась где-то лет на десять. Может быть, вы мне подскажете точную дату?

– Честно говоря, я не могу с уверенностью вспомнить. – Фрэнк кашлянул. – Простите, запамятовал точный год, а может, и не знал его.

Миссис Гринок выдохнула с облегчением.

– Огромное вам спасибо, мистер Тревор! Теперь я могу сказать Кейт, что даже вы этого точно не знаете, а значит, не стоит проводить юбилейные мероприятия. Когда кто-то знает так мало, но хочет знать намного больше, не лучше ли просто помнить то, что помнить необходимо каждому, – произнесла она мудреную фразу. – А какой, по вашему мнению, самый эпохальный год в истории искусства?

Фрэнк чувствовал себя совершенно беспомощным под взглядом ярких глаз хорька, уставившихся в его лицо; не в силах справиться с собой, он нервно переступал с ноги на ногу.

– Трудно сказать, какой год можно было бы назвать эпохальным, – ответил он. – Но мне кажется, что итальянский Ренессанс в целом был величайшей эпохой. Вы не возразите, если я приглашу вас к столу?

Миссис Гринок возвела взор к потолку, что, вероятно, должно было служить выражением признательности.

– Огромное вам спасибо за то, что вы поделились своими мыслями. Олджернон, дорогой, ты слышал, что мистер Тревор сказал об итальянском Ренессансе? Он с нами согласен.

Миссис Гринок развернула салфетку с таким видом, будто на нее сейчас просыплется манна небесная, под которой она в данный момент понимала истинно профессиональные знания, но оказалась разочарованной, поскольку хозяин не спешил продолжить беседу. Тогда она снова взяла инициативу в свои руки.

– А что, мистер Тревор, если я вас спрошу: какой сюжет вашей следующей картины? Не любопытства ради – просто я хочу знать в точности о том, что происходит рядом со мной. Ведь разговор с художником – это единственная возможность следить за новыми тенденциями в искусстве, не правда ли? Ваше новое произведение, оно историческое, романтическое, реалистическое – какое?

– Я начал работу над автопортретом, – нехотя ответил Фрэнк.

Миссис Гринок отложила ложку, которой уже собиралась зачерпнуть суп, как будто бы ее потребность в духовной пище была важнее, чем potage à la bonne femme[26].

– О! – воскликнула она. – Олджернон, дорогой, мистер Тревор пишет автопортрет! Напомни мне, чтобы я рассказала об этом Гарри, когда мы вернемся домой. Каким же откровением это будет! Автопортрет художника – это же портрет художника, который пишет сам художник! Как это интересно! Ведь только так художник может показать нам собственную сущность, предстать перед нами таким, каков он есть.

Фрэнк сидел и крошил хлеб с едва сдерживаемой яростью.

– Ну что вам такое пришло в голову, – сказал он. – Написать автопортрет – это всего лишь то, что пришло мне в голову.

Но миссис Гринок была в восхищении. Она почувствовала, что у нее появилась возможность подтвердить в беседе свой выдающийся интеллект.

– Пожалуйста, расскажите мне об этом побольше, – воскликнула она, не желая