Книги, годы, жизнь. Автобиография советского читателя - [57]
Итак, любимцы 1970-х. Прежде всего это Юрий Трифонов. После «Отблеска костра» (1967), поразившего глубоким анализом трагедии поколения, совершившего революцию, и «Обмена» (1969), первой повести знаменитого «городского цикла», я жадно гонялась за каждой новой его вещью. И они не обманывали ожиданий – одна лучше и глубже другой: «Предварительные итоги» (1970), «Долгое прощание» (1971), «Другая жизнь» (1973), «Нетерпение» (1973), гениальный «Дом на набережной» (1976), трагический «Старик» (1978) и, наконец, «Время и место» (1981).
Почему именно Трифонов прочно занял одно из первых мест в моем литературном иконостасе? По укоренившейся привычке долгих лет научной работы попытаюсь систематизировать свои ощущения и впечатления.
Не переставала поражать правда человеческих взаимоотношений и характеров. Русская классика избаловала своего читателя, приучив его к спокойному ожиданию неизменной глубокой честности художественного текста. Все мы помним горделивое восклицание Л. Толстого в «Севастопольских рассказах»:
Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его и который всегда был, есть и будет прекрасен, – правда.
Но привычная известность толстовского афоризма затмевает невероятные усилия, которые должен приложить художник для добывания этой самой правды. К тому же широко пропагандируемые, иногда даже входившие в школьную программу произведения советской литературы слишком редко проникали в окружающую действительность до подлинной глубины. А вот у Трифонова она была, эта глубина. Помню, как моя подруга, безвременно похоронившая мужа, плакала над диалогом двух вдов – Ольги и Луизы из «Другой жизни», не находивших «инструмента» для измерения своей печали…
Очень дорожу четкостью трифоновских моральных оценок. Один из моих любимых современных критиков и эссеистов Д. Л. Быков, не сомневаясь в гениальной одаренности Юрия Валентиновича, считает его своеобразной реинкарнацией Чехова. Вот уж нет! Меня доныне отталкивает некое «медицинское» бесстрастие чеховских рассказов, отсутствие живого и активного эмоционально-этического отношения к хитросплетениям человеческих мотивов и поступков. Дело вовсе не в открытой дидактичности, а в подтексте, который, однако, для внимательного читателя у Трифонова вполне однозначен:
– Ты уже обменялся, Витя. Обмен произошел… – Вновь наступило молчание. С закрытыми глазами она шептала невнятицу: – Это было очень давно. И бывает всегда, каждый день, так что ты не удивляйся, Витя. И не сердись. Просто так незаметно…
(«Обмен»)
Мало кто так беспощадно показал неуклонно растущую атомизацию советского общества, как это сделал Трифонов. Все его городские повести кричат о трагической невозможности общего противостояния злу, о незаметной и непоправимой разобщенности сил добра, которая привела к сонной апатии социума. Трифоновский интерес к истории, к народовольцам и к первым революционным поколениям в немалой степени объясняется тем, что в прежней России это общее противостояние существовало. Если разобраться, название романа «Нетерпение» стало синонимом русского исторического процесса: после (и вследствие) отчетливого осознания отставания России от Европы и США лучшая часть народа неизбежно поддавалась яростному соблазну подхлестнуть измученно неторопливую русскую клячу. Конечно, к полному успеху это никогда еще не приводило. Тем не менее в воздухе появлялся озон. В сущности, остатками озона 1990-х я дышу до сегодняшнего дня.
Невероятная пристальность трифоновского зрения не позволяет ему безоглядно любить и оправдывать до конца даже лучших своих героев, даже людей творчества, к которым он явно питает слабость, – например, к Грише Реброву из «Долгого прощания», к Антипову из «Времени и места». Но то, что Трифонов самозабвенно любит жизнь, Россию, русскую культуру и историю, сомнению не подлежит. Он пишет о жизни не только как о совокупности способов удовлетворения важнейших человеческих потребностей, но и как о многожильном колеблющемся проводе, протянутом одновременно горизонтально (из прошлого в будущее и обратно) и вертикально – от земли к небу (и обратно!). Именно этим, на мой взгляд, объясняется популярность Юрия Валентиновича на Западе, где его читают и изучают едва ли не с большим тщанием и любовью, чем на родине. Не сомневаюсь, однако, что время его подлинной славы впереди.
Ну и, конечно, волшебная плотность композиции и письма. После многочисленных и многолетних перечитываний все больше убеждаюсь в том, что это первый великий русский прозаик эпохи, пришедшей после информационной революции. Разнонаправленная емкость ассоциаций, рождающихся при его чтении, дает максимальное эстетическое наслаждение читателю, испытывающему на себе ежедневные лавины всевозможных новостей – политических, научных, спортивных, бытовых, кулинарных, медицинских, автомобильных и прочая, прочая, прочая.
Кстати, вот показатель высшего качества трифоновской прозы: после прочтения каждого отдельного произведения очень трудно, практически невозможно сформулировать его идею, главную мысль, даже тему – при всей плотной сверхнасыщенности и тем не менее доступной понятности письма. Отсюда, наверно, и обидный примитивизм критических суждений и оценок.
«Рассуждения о Греции» дают возможность получить общее впечатление об активности и целях российской политики в Греции в тот период. Оно складывается из описания действий российской миссии, их оценки, а также рекомендаций молодому греческому монарху.«Рассуждения о Греции» были написаны Персиани в 1835 году, когда он уже несколько лет находился в Греции и успел хорошо познакомиться с политической и экономической ситуацией в стране, обзавестись личными связями среди греческой политической элиты.Персиани решил составить обзор, оценивающий его деятельность, который, как он полагал, мог быть полезен лицам, определяющим российскую внешнюю политику в Греции.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.
Сборник содержит воспоминания крестьян-мемуаристов конца XVIII — первой половины XIX века, позволяющие увидеть русскую жизнь того времени под необычным углом зрения и понять, о чем думали и к чему стремились представители наиболее многочисленного и наименее известного сословия русского общества. Это первая попытка собрать под одной обложкой воспоминания крестьян, причем часть мемуаров вообще печатается впервые, а остальные (за исключением двух) никогда не переиздавались.
Внук известного историка С. М. Соловьева, племянник не менее известного философа Вл. С. Соловьева, друг Андрея Белого и Александра Блока, Сергей Михайлович Соловьев (1885— 1942) и сам был талантливым поэтом и мыслителем. Во впервые публикуемых его «Воспоминаниях» ярко описаны детство и юность автора, его родственники и друзья, московский быт и интеллектуальная атмосфера конца XIX — начала XX века. Книга включает также его «Воспоминания об Александре Блоке».
Долгая и интересная жизнь Веры Александровны Флоренской (1900–1996), внучки священника, по времени совпала со всем ХХ столетием. В ее воспоминаниях отражены главные драматические события века в нашей стране: революция, Первая мировая война, довоенные годы, аресты, лагерь и ссылка, Вторая мировая, реабилитация, годы «застоя». Автор рассказывает о своих детских и юношеских годах, об учебе, о браке с Леонидом Яковлевичем Гинцбургом, впоследствии известном правоведе, об аресте Гинцбурга и его скитаниях по лагерям и о пребывании самой Флоренской в ссылке.
Любовь Васильевна Шапорина (1879–1967) – создательница первого в советской России театра марионеток, художница, переводчица. Впервые публикуемый ее дневник – явление уникальное среди отечественных дневников XX века. Он велся с 1920-х по 1960-е годы и не имеет себе равных как по продолжительности и тематическому охвату (политика, экономика, религия, быт города и деревни, блокада Ленинграда, политические репрессии, деятельность НКВД, литературная жизнь, музыка, живопись, театр и т. д.), так и по остроте критического отношения к советской власти.