Книги, годы, жизнь. Автобиография советского читателя - [53]
Но это к слову. Вернемся к Алексею Максимовичу и изучению его творчества в постсоветской школе. Реабилитирован Лука из пьесы «На дне», в которой сочувствие умирающей Анне и другим обездоленным персонажам трудно переоценить. В мои школьные годы в нас так настойчиво вколачивали тезисы о недостойности какой бы то ни было жалостливости, что одно из моих подростковых стихотворений начиналось следующими строчками:
Жалость «здесь и сейчас», жалость к отдельной, конкретной, погибающей личности нужна во все времена, и прав Сатин, когда говорит, что старик (Лука) подействовал на него, «как кислота на старую и грязную монету». Если «все – в человеке, все для человека», то это «все» необходимо не абстрактному Человеку с большой буквы, а человеку маленькому, униженному людьми и обстоятельствами, тому, который рядом с тобой. Одно из самых светлых явлений последнего времени для меня – возрождение в России так свойственного ей ранее милосердия, благотворительных фондов и волонтерского движения…
Открылась многомерность «Двенадцати» Александра Блока. Не говоря уже о том, что 12 – это не только количество красногвардейцев в патрулях и пикетах на улицах Петрограда в первые послеоктябрьские дни, но и число апостолов – учеников Христа (до нас в свое время это вовсе не всегда доходило!), следует вспомнить, что действие поэмы разворачивается около 5 января 1918 года (дата первого и последнего заседания памятного многострадального Учредительного собрания), в дни святок, а православной церковью в память рождения Христа установлено именно 12 праздничных дней. Стало быть, вся фантасмагорическая история с убийством Катьки разворачивается в праздничные святочные дни. Возможной и правомерной стала дискуссия на уроках, кем же является блоковский Исус: вождем? заступником? жертвой? Ближе прочих мне интерпретация М. Волошина (которого я нежно люблю, и не только как поэта, но, вслед за Цветаевой, и как человека): конечно, красногвардейцы гонятся за Христом, и никакой «венчик из роз» его не спасет.
Совершенно по-новому в сегодняшней школе читается Маяковский, из певца революции и молодого российского социализма превратившийся в того, кем он и является на деле: в поэта трагической любви и трагического разочарования, наступившего «на горло собственной песне». Помню, с каким внутренним недоумением, переходящим в ужас, я читала когда-то «Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру» (1928):
Не помогали никакие самоуговоры, никакие соображения и доводы, что даже в нашем старом доме на Октябрьской улице всех обитателей подвала переселили в хрущевские пятиэтажки и, стало быть, ликование по этому поводу законно и оправданно… В голове неотступно стучало: и автор «этого» – тот же человек, который написал:
(«Про это». 1923)
Воистину:
(«России». 1916)
Кстати, в мои молодые годы именно при чтении и перечитывании Горького и Маяковского чем дальше, тем чаще и острее начала ощущаться фальшь определенных строк и страниц. Это ощущение никогда не появлялось по отношению к классикам Золотого и Серебряного века, даже когда на глаза попадались произведения, резко расходящиеся по концепции с моими тогдашними взглядами. Так, я ни на миг не усомнилась в искренности пушкинского стихотворения «Клеветникам России», хотя и знала, как оно возмутило некоторых его друзей, в частности Мицкевича. Органичным и естественным воспринимался текст «Бесов», хотя сарказм изображения Кармазинова прямо метил в моего любимца Тургенева. А вот страницы входящего в школьную программу горьковского очерка «В. И. Ленин» интуитивно настораживали некоторой натужностью восхищения, тем более что в том же томе располагался литературный портрет Льва Толстого, пронизанный неподдельным восторженным недоумением перед этой человеческой «глыбой» (знаменитое выражение предшествующего персонажа).
Фальшивая же сделанность множества стихотворных строк Маяковского попросту била по ушам. С моей любимой поэмой «Про это» не выдерживали сопоставления ни «Хорошо!», ни тем более «Владимир Ильич Ленин». Нет, многие строчки этих поэм нравились, даже восхищали, но не было потрясения, не было «катарсиса» от произведения в целом. Именно в те времена зародилась моя страсть к биографической литературе, к воспоминаниям, к документалистике – хотелось понять тайну личности художника, тайну его противоречий, причину измены себе и призванию, трагедию расколотой личности. Мемуары и биографии занимают в моей библиотеке добрых два шкафа, и литературе о Горьком и Маяковском отведена не одна полка. А рядом с этими двумя высятся фигуры творцов, не изменивших себе, не предавших собственного призвания, как ни дорого пришлось за это заплатить: Цветаева, Мандельштам, Пастернак, Ахматова, Бродский…
Граф Геннинг Фридрих фон-Бассевич (1680–1749) в продолжении целого ряда лет имел большое влияние на политические дела Севера, что давало ему возможность изобразить их в надлежащем свете и сообщить ключ к объяснению придворных тайн.Записки Бассевича вводят нас в самую середину Северной войны, когда Карл XII бездействовал в Бендерах, а полководцы его терпели поражения от русских. Перевес России был уже явный, но вместо решительных событий наступила неопределенная пора дипломатических сближений. Записки Бассевича именно тем преимущественно и важны, что излагают перед нами эту хитрую сеть договоров и сделок, которая разостлана была для уловления Петра Великого.Издание 1866 года, приведено к современной орфографии.
«Рассуждения о Греции» дают возможность получить общее впечатление об активности и целях российской политики в Греции в тот период. Оно складывается из описания действий российской миссии, их оценки, а также рекомендаций молодому греческому монарху.«Рассуждения о Греции» были написаны Персиани в 1835 году, когда он уже несколько лет находился в Греции и успел хорошо познакомиться с политической и экономической ситуацией в стране, обзавестись личными связями среди греческой политической элиты.Персиани решил составить обзор, оценивающий его деятельность, который, как он полагал, мог быть полезен лицам, определяющим российскую внешнюю политику в Греции.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.
Сборник содержит воспоминания крестьян-мемуаристов конца XVIII — первой половины XIX века, позволяющие увидеть русскую жизнь того времени под необычным углом зрения и понять, о чем думали и к чему стремились представители наиболее многочисленного и наименее известного сословия русского общества. Это первая попытка собрать под одной обложкой воспоминания крестьян, причем часть мемуаров вообще печатается впервые, а остальные (за исключением двух) никогда не переиздавались.
Внук известного историка С. М. Соловьева, племянник не менее известного философа Вл. С. Соловьева, друг Андрея Белого и Александра Блока, Сергей Михайлович Соловьев (1885— 1942) и сам был талантливым поэтом и мыслителем. Во впервые публикуемых его «Воспоминаниях» ярко описаны детство и юность автора, его родственники и друзья, московский быт и интеллектуальная атмосфера конца XIX — начала XX века. Книга включает также его «Воспоминания об Александре Блоке».
Долгая и интересная жизнь Веры Александровны Флоренской (1900–1996), внучки священника, по времени совпала со всем ХХ столетием. В ее воспоминаниях отражены главные драматические события века в нашей стране: революция, Первая мировая война, довоенные годы, аресты, лагерь и ссылка, Вторая мировая, реабилитация, годы «застоя». Автор рассказывает о своих детских и юношеских годах, об учебе, о браке с Леонидом Яковлевичем Гинцбургом, впоследствии известном правоведе, об аресте Гинцбурга и его скитаниях по лагерям и о пребывании самой Флоренской в ссылке.
Любовь Васильевна Шапорина (1879–1967) – создательница первого в советской России театра марионеток, художница, переводчица. Впервые публикуемый ее дневник – явление уникальное среди отечественных дневников XX века. Он велся с 1920-х по 1960-е годы и не имеет себе равных как по продолжительности и тематическому охвату (политика, экономика, религия, быт города и деревни, блокада Ленинграда, политические репрессии, деятельность НКВД, литературная жизнь, музыка, живопись, театр и т. д.), так и по остроте критического отношения к советской власти.