Книги, годы, жизнь. Автобиография советского читателя - [53]
Но это к слову. Вернемся к Алексею Максимовичу и изучению его творчества в постсоветской школе. Реабилитирован Лука из пьесы «На дне», в которой сочувствие умирающей Анне и другим обездоленным персонажам трудно переоценить. В мои школьные годы в нас так настойчиво вколачивали тезисы о недостойности какой бы то ни было жалостливости, что одно из моих подростковых стихотворений начиналось следующими строчками:
Жалость «здесь и сейчас», жалость к отдельной, конкретной, погибающей личности нужна во все времена, и прав Сатин, когда говорит, что старик (Лука) подействовал на него, «как кислота на старую и грязную монету». Если «все – в человеке, все для человека», то это «все» необходимо не абстрактному Человеку с большой буквы, а человеку маленькому, униженному людьми и обстоятельствами, тому, который рядом с тобой. Одно из самых светлых явлений последнего времени для меня – возрождение в России так свойственного ей ранее милосердия, благотворительных фондов и волонтерского движения…
Открылась многомерность «Двенадцати» Александра Блока. Не говоря уже о том, что 12 – это не только количество красногвардейцев в патрулях и пикетах на улицах Петрограда в первые послеоктябрьские дни, но и число апостолов – учеников Христа (до нас в свое время это вовсе не всегда доходило!), следует вспомнить, что действие поэмы разворачивается около 5 января 1918 года (дата первого и последнего заседания памятного многострадального Учредительного собрания), в дни святок, а православной церковью в память рождения Христа установлено именно 12 праздничных дней. Стало быть, вся фантасмагорическая история с убийством Катьки разворачивается в праздничные святочные дни. Возможной и правомерной стала дискуссия на уроках, кем же является блоковский Исус: вождем? заступником? жертвой? Ближе прочих мне интерпретация М. Волошина (которого я нежно люблю, и не только как поэта, но, вслед за Цветаевой, и как человека): конечно, красногвардейцы гонятся за Христом, и никакой «венчик из роз» его не спасет.
Совершенно по-новому в сегодняшней школе читается Маяковский, из певца революции и молодого российского социализма превратившийся в того, кем он и является на деле: в поэта трагической любви и трагического разочарования, наступившего «на горло собственной песне». Помню, с каким внутренним недоумением, переходящим в ужас, я читала когда-то «Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру» (1928):
Не помогали никакие самоуговоры, никакие соображения и доводы, что даже в нашем старом доме на Октябрьской улице всех обитателей подвала переселили в хрущевские пятиэтажки и, стало быть, ликование по этому поводу законно и оправданно… В голове неотступно стучало: и автор «этого» – тот же человек, который написал:
(«Про это». 1923)
Воистину:
(«России». 1916)
Кстати, в мои молодые годы именно при чтении и перечитывании Горького и Маяковского чем дальше, тем чаще и острее начала ощущаться фальшь определенных строк и страниц. Это ощущение никогда не появлялось по отношению к классикам Золотого и Серебряного века, даже когда на глаза попадались произведения, резко расходящиеся по концепции с моими тогдашними взглядами. Так, я ни на миг не усомнилась в искренности пушкинского стихотворения «Клеветникам России», хотя и знала, как оно возмутило некоторых его друзей, в частности Мицкевича. Органичным и естественным воспринимался текст «Бесов», хотя сарказм изображения Кармазинова прямо метил в моего любимца Тургенева. А вот страницы входящего в школьную программу горьковского очерка «В. И. Ленин» интуитивно настораживали некоторой натужностью восхищения, тем более что в том же томе располагался литературный портрет Льва Толстого, пронизанный неподдельным восторженным недоумением перед этой человеческой «глыбой» (знаменитое выражение предшествующего персонажа).
Фальшивая же сделанность множества стихотворных строк Маяковского попросту била по ушам. С моей любимой поэмой «Про это» не выдерживали сопоставления ни «Хорошо!», ни тем более «Владимир Ильич Ленин». Нет, многие строчки этих поэм нравились, даже восхищали, но не было потрясения, не было «катарсиса» от произведения в целом. Именно в те времена зародилась моя страсть к биографической литературе, к воспоминаниям, к документалистике – хотелось понять тайну личности художника, тайну его противоречий, причину измены себе и призванию, трагедию расколотой личности. Мемуары и биографии занимают в моей библиотеке добрых два шкафа, и литературе о Горьком и Маяковском отведена не одна полка. А рядом с этими двумя высятся фигуры творцов, не изменивших себе, не предавших собственного призвания, как ни дорого пришлось за это заплатить: Цветаева, Мандельштам, Пастернак, Ахматова, Бродский…
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839–1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839–1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Всем нам хорошо известны имена исторических деятелей, сделавших заметный вклад в мировую историю. Мы часто наблюдаем за их жизнью и деятельностью, знаем подробную биографию не только самих лидеров, но и членов их семей. К сожалению, многие люди, в действительности создающие историю, остаются в силу ряда обстоятельств в тени и не получают столь значительной популярности. Пришло время восстановить справедливость.Данная статья входит в цикл статей, рассказывающих о помощниках известных деятелей науки, политики, бизнеса.
Сборник содержит воспоминания крестьян-мемуаристов конца XVIII — первой половины XIX века, позволяющие увидеть русскую жизнь того времени под необычным углом зрения и понять, о чем думали и к чему стремились представители наиболее многочисленного и наименее известного сословия русского общества. Это первая попытка собрать под одной обложкой воспоминания крестьян, причем часть мемуаров вообще печатается впервые, а остальные (за исключением двух) никогда не переиздавались.
Внук известного историка С. М. Соловьева, племянник не менее известного философа Вл. С. Соловьева, друг Андрея Белого и Александра Блока, Сергей Михайлович Соловьев (1885— 1942) и сам был талантливым поэтом и мыслителем. Во впервые публикуемых его «Воспоминаниях» ярко описаны детство и юность автора, его родственники и друзья, московский быт и интеллектуальная атмосфера конца XIX — начала XX века. Книга включает также его «Воспоминания об Александре Блоке».
Долгая и интересная жизнь Веры Александровны Флоренской (1900–1996), внучки священника, по времени совпала со всем ХХ столетием. В ее воспоминаниях отражены главные драматические события века в нашей стране: революция, Первая мировая война, довоенные годы, аресты, лагерь и ссылка, Вторая мировая, реабилитация, годы «застоя». Автор рассказывает о своих детских и юношеских годах, об учебе, о браке с Леонидом Яковлевичем Гинцбургом, впоследствии известном правоведе, об аресте Гинцбурга и его скитаниях по лагерям и о пребывании самой Флоренской в ссылке.
Любовь Васильевна Шапорина (1879–1967) – создательница первого в советской России театра марионеток, художница, переводчица. Впервые публикуемый ее дневник – явление уникальное среди отечественных дневников XX века. Он велся с 1920-х по 1960-е годы и не имеет себе равных как по продолжительности и тематическому охвату (политика, экономика, религия, быт города и деревни, блокада Ленинграда, политические репрессии, деятельность НКВД, литературная жизнь, музыка, живопись, театр и т. д.), так и по остроте критического отношения к советской власти.