Книги, годы, жизнь. Автобиография советского читателя - [35]
Когда в 1979 году, в разгар безнадежного и глухого брежневского застоя, передо мной впервые откроется реальная возможность эмиграции, сколько раз я повторю – и про себя, и вслух:
(«Не с теми я, кто бросил землю…». 1922)
Безоговорочное принятие Родины и Судьбы исподволь воспитывалось и ее стихами. Меня не столько восхищала, сколько утешала цельность и бескомпромиссность ее нравственного облика; в отличие от Пастернака, она никогда не обольщалась Сталиным и К°, «далями социализма» и прочими прелестями пятилеток. Трагедию советской эпохи запечатлели все-таки «Реквием» и «Поэма без героя», а не «Доктор Живаго». И такой ученик, как Бродский, мог появиться только у Ахматовой. (У Пастернака – всего лишь Вознесенский, пусть простят мне они оба это «всего лишь».)
«Поэму без героя» я перечитывала несчетное множество раз, ее смысловая бездонность сродни «Онегину». А в последние годы с пронзительным чувством утешения открываю страницу с «Приморским сонетом» (1958):
Можно ли целомудренней сказать о тайне смерти, которую каждому предстоит разгадать в одиночку?
Сколько, оказывается, я помню ахматовских строк, и как помогают они справляться с грузом «суровой эпохи». Близко и дорого мне также в высшей степени свойственное Ахматовой (в творчестве! в жизни, как мы знаем, бывало и по-другому) критическое отношение к себе, способность к раскаянию и покаянию, нечастая у поэтов XX века. Она и в этом верная ученица Пушкина, и горестная самоирония Бродского унаследована от нее.
Теперь мне кажется, что не без воздействия Анны Андреевны я писала свое обращенное к первому мужу прощальное стихотворение:
В 2000-е годы я буду без конца перечитывать «Записки об Анне Ахматовой», созданные Лидией Корнеевной Чуковской, – потрясающий документальный роман о беспощадной дружбе и подспудной, неконтролируемой сознанием вражде двух равновеликих женских душ. Куда до этой прозы самой изощренной беллетристике…
И наконец, Мандельштам. Впервые его строки дошли до меня на отдельных и разрозненных машинописных листочках, поэтому запоминалось и трогало самое простое и безыскусное:
(«Жил Александр Герцевич…». 1931)
Пронзительный «Щелкунчик», обращенный к Надежде Яковлевне (а может быть, и к себе самому):
Октябрь 1930
Позже начало завораживать нерасторжимое единство древнего и современного, явленное в одном тексте. «Золотистого меда струя из бутылки текла…» – казалось бы, вся «печальная Таврида» стихотворения принадлежит вечности, но «в комнате белой, как прялка, стоит тишина», и что она предвещает? А тоскливый возглас финального четверостишия «Золотое руно, где же ты, золотое руно?» коррелирует с датой написания – 1917 годом.
Фрагментарное, а порой и полуподпольное чтение долго не позволяло составить единое представление об этом поэте. Застревали в памяти колдовские по глубине душевного проникновения отрывки:
(«Образ твой, мучительный и зыбкий…». 1912)
Вся тоска интеллигентского неверия, как в капле воды, в этих четырех строках.
Гениальная концовка «Декабриста» (1917), от которой до сих пор, как в юности, кружится голова:
Знаменитый «Ленинград», донельзя опошленный неграмотными музыкальными интерпретациями глухих к поэтическому слову эстрадников, но сохранивший осязательную точность «детских припухлых желез» и ужас ожидания «вырванного с мясом звонка» на черной лестнице.
И, конечно, наотмашь, как пощечина, хлещущая характеристика Сталина и «запроданной рябому черту» страны:
(«Мы живем, под собою не чуя страны…». 1933)
Дата написания – 1933 год! Вот вам и поклонник «блаженного, бессмысленного слова». Немногим было дано такое точное социальное зрение. В том же году появится страшная своей будничной правдой зарисовка «московского злого жилья»:
(«Квартира тиха как бумага…». 1933)
В 1987 году в переполненном актовом зале Горьковского университета состоится обсуждение только что опубликованных «Детей Арбата» Анатолия Рыбакова. Я прочитаю со сцены мандельштамовское «Мы живем, под собою не чуя страны…», и аудитория, казалось бы уже так много услышавшая и узнавшая, растерянно замрет.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.
Сборник содержит воспоминания крестьян-мемуаристов конца XVIII — первой половины XIX века, позволяющие увидеть русскую жизнь того времени под необычным углом зрения и понять, о чем думали и к чему стремились представители наиболее многочисленного и наименее известного сословия русского общества. Это первая попытка собрать под одной обложкой воспоминания крестьян, причем часть мемуаров вообще печатается впервые, а остальные (за исключением двух) никогда не переиздавались.
Внук известного историка С. М. Соловьева, племянник не менее известного философа Вл. С. Соловьева, друг Андрея Белого и Александра Блока, Сергей Михайлович Соловьев (1885— 1942) и сам был талантливым поэтом и мыслителем. Во впервые публикуемых его «Воспоминаниях» ярко описаны детство и юность автора, его родственники и друзья, московский быт и интеллектуальная атмосфера конца XIX — начала XX века. Книга включает также его «Воспоминания об Александре Блоке».
Долгая и интересная жизнь Веры Александровны Флоренской (1900–1996), внучки священника, по времени совпала со всем ХХ столетием. В ее воспоминаниях отражены главные драматические события века в нашей стране: революция, Первая мировая война, довоенные годы, аресты, лагерь и ссылка, Вторая мировая, реабилитация, годы «застоя». Автор рассказывает о своих детских и юношеских годах, об учебе, о браке с Леонидом Яковлевичем Гинцбургом, впоследствии известном правоведе, об аресте Гинцбурга и его скитаниях по лагерям и о пребывании самой Флоренской в ссылке.
Любовь Васильевна Шапорина (1879–1967) – создательница первого в советской России театра марионеток, художница, переводчица. Впервые публикуемый ее дневник – явление уникальное среди отечественных дневников XX века. Он велся с 1920-х по 1960-е годы и не имеет себе равных как по продолжительности и тематическому охвату (политика, экономика, религия, быт города и деревни, блокада Ленинграда, политические репрессии, деятельность НКВД, литературная жизнь, музыка, живопись, театр и т. д.), так и по остроте критического отношения к советской власти.