Книга воспоминаний о Пушкине - [15]
Под влиянием подобного разумения та же Е., как другие, однажды обратилась к Пушкину с просьбою.
— Ах, m-r Пушкин, — сказала она, — я хочу просить вас.
— Что прикажете? — отвечал Пушкин, с обычным ему вниманием.
— Напишите мне что-нибудь, — с улыбкой произнесла Е.
— Хорошо, хорошо, пожалуй, извольте, — отвечал Пушкин, смеясь.
Когда мы выходили от Е., то я спросил его:
— Что ж ты ей напишешь? Мадригал? да?
— Что придётся, моя радость, — отвечал Пушкин.
Для тех, кто знал Пушкина, весьма понятно, что он не охотно соглашался на подобные просьбы. Он не любил выезжать на мадригалах, как иные прочие. Уничтожив собственным гением обязанность заказных восхвалений, до кого бы они ни относились, он не мог, по природе своей, хвалить, когда не хвалится. Хотя он и написал послание хорошенькой В., о котором я уже говорил, но и это послание, по некоторым выражениям чересчур сильной речи, не могло быть не только напечатанным, но даже отдано той, к которой писано, особенно, что относилось до Зои, родственницы её[103].
Однако первые четыре стиха этого послания как-то дошли до Е.; за намёк на двоюродных братцев она надула губки; а сами братцы, ужасаясь толков, что на них написаны стихи (как это многие почитают чем-то страшным), рассердились на Пушкина; но этот гнев выразился явным бессилием, так что ни один не решился объясниться с Пушкиным, а между тем втихомолку также могли вредить Пушкину, как и наш А. М.
При воспоминании о Е., я невольно вспомнил об отношениях Пушкина к иной женщине; но эта иная не совсем была то, что Е., ибо Аделаида Александровна[104] (так будем называть её) принадлежала к числу светских затейниц, избалованных каждением многих.
По отношениям Пушкина к Аделаиде, она не имела никаких особых прав на его преданность; но также, как Е., обратилась к нему с просьбою, только с тою разницею, что просьба Аделаиды не была просто просьбою простодушного сердца, а чем-то в роде требования по праву.
Пушкин верно постигал тех, с кем имел столкновения, и потому в словах просьбы Аделаиды не пропустил ни одной полунотки; да и качества Аделаиды не ускользнули от его взора.
— Вот вам альбом мой, — сказала Аделаида, обратясь к Пушкину, — напишите-ка что-нибудь.
— Я не мастер писать в альбомы, — запинаясь, отвечал Пушкин.
— Э, полноте m-r Пушкин, — заметила баловень, — к чему это, что за умничанье, что вам стоит!
Пушкин вспыхнул, но согласился.
И действительно, ему ничего не стоило: на другой же день, утром, когда к светской красавице собрались её поклонники, от Пушкина принесли альбом её. Но в эти минуты Аделаида была занята своими проделками; она сердила какого-то барина, унижая его своими насмешками.
Барин защищался сколько мог, но бой казался не ровен.
Среди этой битвы салона, Аделаида не заметила, как её лакей, принёсший альбом, вышел; она даже забыла велеть поблагодарить Пушкина; но быстро вспомнив, обратилась к какому-то поклоннику, — в роде прислужника: Андрей Андреевич, мой милый, — сказала она, — велите благодарить Пушкина, да прикажите сказать, что я на-днях его ожидаю.
Вслед за Андреем Андреевичем, кинулись многие исполнять её приказание, а остальные обратились к Аделаиде с расспросами: что за альбом, чей альбом, от Пушкина, не правда ли?
— Да, да, господа, — прервала Аделаида, — от Пушкина. Я вчера только просила его написать что-нибудь, и вчера он было поупрямился, да я на своём поставила.
Говоря всё это, Аделаида искала в альбоме новый листок побед своих.
— Как поупрямился? — восклицали поклонники, — неужели, возможно ли? Да не только Пушкин, сам Парни, Мильвуа были бы у ног ваших.
— Полноте, полноте, господа, это так кажется, всё это фальшивая репутация, наружность обманчива, — замечала Аделаида.
— Mais madame[105], сказал кто-то.
— Mais oui, oui m-r[106] прервала Аделаида, продолжая уже с нетерпением перебирать альбом свой.
Быть может, вы думаете, мои читатели, что Пушкин возвратил альбом, не написав ни слова, как бы желая тем выразить, что пред силою чародейки немеет слово, или, в пылу негодования за неуместный тон просьбы, он хотел дать почувствовать, что она не стоит речей его? — ошиблись: стихи были. И вот стихи уже отысканы. Аделаида пробегает их взорами, глаза Аделаиды вспыхнули самодовольствием, на щеках мелькает румянец волнения. Cha-armant![107] произносит она во всеуслышание; cha-armant! повторяет она в полголоса; а при этом, те из поклонников, которых Аделаида отличала в это утро особым вниманием, как будто выросли, сделались как-то важнее, да и есть от чего: разве не их героиня имеет поэта!
— Очень, очень мило, признаюсь, я не ожидала, — проговорила Аделаида, окончив чтение, и с каким-то особым вниманием положила альбом свой на столик, возле козетки. Да, господа, — заметила чародейка, — вы там что ни говорите, а у Пушкина право есть талант.
— Да, конечно, вы правы, — произнёс какой-то господин с оловянными глазами, имеющий сам притязание прослыть писателем, — совершенно правы: у Пушкина действительно есть способность, но ничего особенного.
— Я не понимаю ваших особенностей, — насмешливо заметила Аделаида, — но вот, что тут, так очень мило. — При этом Аделаида постучала пальчиком по альбому.
