Книга воспоминаний - [359]

Корабли чаще всего вставали прямо у причала — Киркенесфьорд глубокий. Помню, как по прибытии первого корабля был сброшен трос и пришвартован к тумбе на берегу, — а корабль относило от берега, натягивая канат, — и по нему на палубу корабля нетерпеливо вбежал старик — норвежский морской начальник.

Но иногда суда останавливались на рейде. Обычно первая шлюпка доставляла капитана, который являлся с кратким визитом вежливости к коменданту и к нашему старшему морскому начальнику — у Лукина-Григэ для таких официальных визитов был выработан ритуал: выходил его адъютант и выносил три рюмочки водки на металлическом блюде; пили за победу и за здоровье друг друга. Откуда взялись блюдо, рюмки и водка — я в это не вникал, но одна рюмка — для меня — всегда была с водой. Это было правильно — на моей работе пить было ни к чему, но я каждый раз боялся, что адъютант неправильно подаст блюдо, и рюмка с водой достанется гостю. Но он никогда не ошибался.

Как-то раз сижу в своей каморке и вдруг слышу сильный взрыв где-то у нас в доме. Бегу к коменданту. В его комнате ералаш. Оказывается, адъютант нечаянно загрузил в печку вместе с углем гранату. Стол защитил Лукина-Григэ.

Убрали комнату, где-то в руинах нашли новую, такую же печку.

Однажды подходил теплоход «Либерти» — я стоял у причала и ждал шлюпку (это был чуть ли не первый же или второй из приходивших кораблей) и вижу — в шлюпке стоит между гребцов вовсе не капитан, а высокий человек в английской сухопутной военной форме; когда он сошел на берег, я не увидел на его рукаве надписи NORGE и норвежского герба. Я провел его к коменданту, где он сообщил по-английски, что он представитель ЮНРРА[353] и послан для изучения жилищного и продовольственного положения норвежского населения. С норвежским командованием он явно не был связан. Лукин-Григэ принял его и тут же запросил Луостари. Поляков дал команду немедленно выдворить этого человека. Его нашли и вежливо попросили уехать на том же корабле обратно. — В виде исключения, потом выяснилось, что он действительно был английским разведчиком.

Корабли «Либерти» привозили норвежцам продовольствие, бензин и разборные Nissen huts — в собранном виде это были полуцилиндрические домики на деревянной опорной раме с крышей из волнистого железа. Они могли собираться любой длины; их использовали главным образом для размещения солдат, а отчасти и населения. Позади норвежской коменда туры был возведен маленький Nissen hut для зубного врача, уже упоминавшегося Зеликовича, к которому я иногда забегал поболтать (по-норвежски, русского он не знал); такие же сооружения появились и в других местах нашего округа.

Кроме того, началось воздушное сообщение союзников с Финнмарком. О прилете очередного транспортного самолета мы извещались заранее; первый самолет вел американский полковник авиации, весьма известный летчик, вроде нашего Чкалова или Громова, норвежец по происхождению — Бернт Балкен. Для встречи самолета в Хебуктен выехали Лукин-Григэ, наш старший морской начальник, Поляков и, кажется, также член военного совета Сергеев; все надели полный набор орденов на кителя и готовились к торжественной церемонии. С ними, конечно, был и я. Самолет приземлился, с него выбросили трап — и каково же было всеобщее изумление, когда навстречу собравшимся орденоносцам вышел американский полковник в пилотке — и плавках. Все были невероятно шокированы, но с тех пор было принято, что самолет ездил встречать один я; а так как у комендатуры не было постоянного транспорта, то я ездил на аэродром на заднем сидении мотоцикла Анденеса. Он же был хулиган и нарочно мчался с повышенной скоростью, по возможности через ухабы.

Хебуктен из пустынного поля превратился в примитивный, но все же аэродром. Наши отрядили туда небольшую группу солдат — не совсем БАО (по численности), но все же способную на кое-какое обслуживание самолетов.

В один из моих приездов в Хебуктен у меня был любопытный разговор с одним пожилым солдатом.

— Товарищ капитан, разрешите обратиться. У меня к вам вопрос есть один. Вот норвеги наши союзники, а у них, оказывается, есть бароны.

Я был ошарашен. В Норвегии в XIX в. было два или три баронских семейства и одно графское, датского происхождения, но дворянство и все дворянские титулы были отменены еще законом 1850 года.

— Кто сказал, что у норвежцев есть бароны?

— А я их спрашиваю тут — ну, как они живут, а они говорят «баре ножки».

Наши солдаты уже знали, что норвежцы называют себя norske — произносится «ножьке». Норвежцы на вопросы солдата отвечали «bare norsk», что означает «(понимаю) только по-норвежски».

Я успокоил солдата, — который путал барона и барина, — уверив его, что баронов у норвежцев нет.

Однажды, не помню уж, на самолете ли или через Мурманск, прибыл к нам главный епископ норвежской армии, Фьелльбю. История его была любопытна. В мирное время он был епископом города Трондхейма, третьего по величине и самого старого города Норвегии, и оставался там и при немцах. В один из праздничных дней, когда в собор стеклось особенно много народа, он прочел необыкновенную проповедь, призвав норвежцев к сопротивлению. Конечно, после этого ему немедленно пришлось скрыться и бежать, как бежали сотни норвежцев, ночью на лодке или моторном боте в Англию, уклоняясь от немецких сторожевых судов, — норвежское побережье очень длинное, и у немцев, видимо, сторожевых судов не хватало. В Англии Фьелльбю и был назначен главным епископом норвежской армии в чине полковника. Лукин-Григэ, никогда до сих пор не встречавшийся с духовными лицами, принял его с большим уважением. Епископ попросил, чтобы ему выделили какое-нибудь помещение, где бы он мог прочесть проповедь. Комендант распорядился очистить для него барачное красное здание, где у немцев была баня, а у нас — формально клуб, формально офицерский, а на самом деле общий с норвежцами, которые собирались в «Рюссебракка» («Русском бараке») на танцульки