Книга воспоминаний - [332]

Всякому было известно, что спорить со Сталиным накладно и опасно, но Мерецков все же позвонил в Ставку, и несколько его представителей полетели в Москву объясняться. Сталин ему сказал:

— Я отвечу Вам, как Кутузов: «Вы ищете славы, а я смысла». Запрещаю. Пускай отойдут.

Сталин оказался прав, так как, сделав немцам котел, мы сами понесли бы огромные потери, потому что они не сдались бы без тяжелых боев. А таким образом мы бесплатно освободились от них, потому что они отошли даже не в Финляндию, которая вскоре вышла из войны, а вглубь Норвегии, и более в боевых действиях не участвовали.

У нас в штабе этот разговор передавали именно так; в официальной истории Карельского фронта он передан несколько иначе, но смысл тот же.

К осени, к нашему изумлению, у нас сняли Суомалайнена. На его месте появился некий подполковник Курбанов, или Курганов, не помню точно. Дела нашего он не знал, а назначение его, надо думать, было связано с начавшейся «линией» на русификацию кадров. Для меня его появление неожиданно обернулось орденом. Дело в том, что Суомалайнен принципиально представлял к орденам только тех, кто бывал на передовой: у Ранты еще со времен боев под Петрозаводском был орден Ленина, у Самойлова — Отечественной войны и т. д.; Клейнерман и Гриша Бергельсон получили скромную «Звездочку». Новый начальник быстро доставил по «Красной Звезде» капитану Касаткину и старшему лейтенанту Дьяконову — за что именно, — в приказе значилось довольно туманно. Доставили мне орден уже в Норвегию в начале следующего года.

В сентябре, почти одновременно с заключением перемирия с финнами, начало готовиться наше наступление и на Мурманском направлении.

Если и на Кандалакшском было трудно, то здесь еще труднее: здесь были скалистая тундра, сопки — и при том все наиболее удобные, господствующие позиции — у немцев. Считалось, что там в тундре — как и в тайге — ходить танки не могут. Немцы привезли под Кандалакшу некоторое количество французских танков, но они едва могли там передвигаться.

Обманув немцев ложными передвижениями перед их фронтом, наши, пользуясь тем, что над нашими коммуникациями уже не было немецких самолетов и день был уже предельно короток, перебросили на Мурманское направление новые части, в том числе, неожиданно для немцев, и танки; 9 октября по всему фронту началась мощная артиллерийская подготовка, а на правом, незащищенном фланге немцев (нашем левом), между Ристикентом на финской границе и верхним течением реки Титовки, по каменной тундре двинулись наши танки с пехотой, угрожая отрезать немецкие дивизии у побережья, с их мощными долговременными укреплениями.

Одновременно наша морская пехота начала высадку в Петсамской губе, отрезав немцев в их горных позициях на Мустатунтури; те до сих пор, в свою очередь, блокировали нашу морскую пехоту на полуостровах Среднем и Рыбачьем. Немцы покатились от Мустатунтури в сторону Петсамо, преследуемые морской и неморской пехотой.

По рассказам генерала В.И.Щербакова, командующего 14 армией, которые я слышал от него много лет спустя, операция была много сложнее того, что описано в опубликованной литературе, например, в мемуарах члена военного совета фронта Грушевого, который занимался вопросами тыла и, видимо, недостаточно знал то, что происходило на фронте; и не так, как описано в мемуарах Мерецкова, которые на самом деле писал его послевоенный адъютант.

Между Мерецковым и Щербаковым была неприязнь. По Щербакову выходило, что всю операцию вела его армия, а Мерецков только мешал делу. Я готов этому верить, ибо к сентябрю в распоряжении командующего фронтом только и оставалась 14 армия, которой непосредственно командовал Щербаков, одна дивизия из 19 армии и танки, так что функция командующего фронтом тут была вроде бы вообще не ясна. Оба штаба, фронта и армии, расположились рядом. Да и вообще Мерецков считался в штабе дураком, чего не скажешь о Щербакове.

Однако этой операцией Сталин остался доволен — она была объявлена десятым из знаменитых «Десяти сталинских ударов» 1944 года (нг звание, ныне уже исчезнувшее из учебников и энциклопедий)[322]. И Мерецков получил за нее, наконец, маршала. Это звание до тех пор все время от него ускользало, хотя он и был из любимой Сталиным Первой Конной времен гражданской войны и победоносно командовал Волховским фронтом, — да видно, Сталин не мог ему простить дело 2-й ударной армии. То обстоятельство, что осенью 1941 г. Мерецков ожидал расстрела, а Сталин его вдруг помиловал (одного из десятков смертников!), Сталина волновало, наверное, меньше. Впрочем, и к Рокоссовскому, также спасшемуся из застенка, Сталин относился недоверчиво.

Щербаков же остался как бы в тени, и к том) же после взятия Киркснеса превратился в тылового генерала, — хотя, конечно, получил не только наш, но и высший норвежский орден, и в честь его в Киркенесс была названа аж целая улица.

Начавшиеся в октябре бои оказались очень тяжелыми.

Между норвежской границей и нашей территорией была выходившая к Баренцеву морю полоса Пстсамо, которая принадлежала Финляндии до войны 1939–1940 гг. Затем мы её забрали, а в 1941 г. она снова отошла к финнам. Мы за два года не успели её тогда освоить, она так и осталась финской и саамской (лопарской).