Книга, в которой исчез мир - [40]

Часом позже он стоял у ворот замка, глядя вслед карете, уезжавшей по дороге на запад. Карета уже почти исчезла из виду, когда на горизонте вдруг показались всадники. Они промчались мимо экипажа и продолжали приближаться бешеным галопом. Это были земельные стражники, почти дюжина. Но Николая изумил вид пленника, которого они везли с собой. Это был Калькбреннер.

Человек этот выглядел так, словно побывал между мельничными жерновами. Как позже Николай узнал от Фейсткинга, вартенштейгские слуги, которые теперь доставили его для допроса, поймали Калькбреннера на границе ГессенКасселя. Уже при задержании он сделал глупость, оказав сопротивление, и поплатился за это двумя передними зубами. После этого он сделал попытку бежать, за что получил рану на затылке. Богатая одежда управляющего висела теперь на нем рваными клочьями. Оборванный, покрытый засохшей грязью и поистине взывающий к состраданию, сидел он теперь, тихо постанывая, в комнате, некогда служившей жилищем Циннлехнеру.

Николая позвали, чтобы перевязать раны Калькбреннера. Врач сомневался, что управляющий узнал его. С управляющим обошлись так жестоко, что он едва ли мог что-либо воспринимать из-за тупой, мучительной, пронизывавшей все его тело боли. Избитый до полусмерти и покрытый грязью, он был тем не менее сразу доставлен на допрос, грубо усажен на стул и принужден отвечать на обвинения, которые ди Тасси узнал от своих людей.

Человек молча слушал, кивал головой на все обвинения и лишь время от времени мямлил, что все это приказывал делать граф, что на нем, Калькбреннере, нет никакой вины, так как он лишь исполнял распоряжения графа. Распоряжения эти, правда, были чудовищны. Целый год Калькбреннер систематически брал кредиты у состоятельных горожан якобы на ремонт замка. Одних только этих долговых обязательств набралось больше, чем на сто тысяч талеров. Лесные угодья множество раз выставлялись на продажу. Документы о продажах подделывал сам Калькбреннер собственноручно, что было нетрудно, так как соответствующие печати были собственностью графа. Некоторые делянки продавались по три раза, при этом покупателей выбирали из разных, удаленных друг от друга мест, чтобы у них сразу не возникали подозрения. Титулы владения должны были переписываться только в феврале нового года, но они не были еще даже зарегистрированы. Отчуждались и продавались угодья, которых не существовало вовсе. Эти продажи и отчуждения также удостоверялись фальшивыми документами, изготовленными тем же Калькбреннером, который на все эти обвинения отвечал тем же невнятным бормотанием:

— Так хотел Альдорф. Он принуждал меня делать все это.

— Принуждал? Воровать? Лгать? — рычал ди Тасси. Калькбреннер чуть не плакал.

— Я всего лишь слуга моего господина. Я подчиняюсь ему, я — его рука. Что я должен был делать? Он бы выгнал меня или, что еще хуже, обвинил бы в вымышленном преступлении и посадил в тюрьму. Моя семья умерла бы от голода. Я не мог поступать по-иному.

Николай слушал допрос со смешанным чувством. Этот человек был ему отвратителен, но одновременно он испытывал к нему жалость. Действительно ли он виноват? Какой управляющий посмеет перечить своему господину?

— Но вы не могли не понимать, что долго скрывать это мошенничество не удастся! — выкрикнул ди Тасси.

Лицо Калькбреннера исказилось, он покачал головой.

— У меня… у меня не было иного выбора, — жалобно проговорил он. — Я умолял графа не принуждать меня более к таким постыдным делам, но этот человек накричал на меня, он угрожал отправить меня и мою семью на виселицу, если я не стану делать того, что он от меня требовал.

Взгляд его оцепенел, когда он продолжил.

— Никто не может знать, каким непредсказуемым, вспыльчивым и ко всему прочему решительным человеком был граф Альдорф. После смерти Максимилиана в него вообще вселился дьявол. Что я мог со всем этим поделать? — жалобно воскликнул Калькбреннер. — Само мое существование, моя жизнь зависели от графа Альдорфа. Он мог уничтожить меня одним движением руки. Я не мог иначе.

— А Зеллинг и Циннлехнер? Они знали что-нибудь о мошенничествах?

— Зеллинг! — ядовито вскричал Калькбреннер. Лицо его вдруг приобрело холодную жесткость. Сквозь жалкое выражение проступила голая, ничем не прикрытая ненависть, а сквозь скривившиеся губы полились путаные беспорядочные обвинения в адрес графского камердинера.

— Зеллинг — это самая коварная из всех коварных змей.

— Как это понимать?

— Он околдовал графа Альдорфа.

— Ага. И почему вы так решили?

Никаких объяснений не последовало. Управляющий сидел с застывшим взглядом и бормотал нечто невразумительное. Зеллинг и граф Альдорф — одного поля ягоды. Это он затянул удавку, на которой в конце концов придется болтаться им всем. Где он — этот незапятнанный, честный и знающий свой долг господин Зеллинг?

— Господин Калькбреннер, — резко прервал его ди Тасси, — камергер Зеллинг мертв.

Калькбреннер беспомощно заморгал глазами.

— Мертв? — пробормотал он. — Как это могло случиться?

— Этого мы не знаем. Он был убит. Не более чем в двух милях отсюда, в лесу.

Казалось, что Калькбреннера от этой новости разбил паралич.