Книга, в которой исчез мир - [38]

И вот теперь она беспомощно лежала перед ним. Николаю стоило больших усилий подавить смятенные чувства. Он с вожделением смотрел на ее шею, на ключицы, мягко вырисовывавшиеся под нежной кожей. Кажется, у нее была лихорадка. Кожа блестела, а на груди проступали мелкие капельки пота. С большим трудом он взял себя в руки и сосредоточился. Надо осмотреть лодыжку. Может быть, у больной есть и другие ушибы или даже переломы, которыми ему следовало бы заняться. Но он никак не мог оторвать взгляд от ее лица. Сердце его сильно билось, он понимал, что надо позвать еще кого-нибудь, что он не должен, не имеет права оставаться в этой комнате наедине с больной. Но одновременно он ничего так не желал в этот момент, как быть с нею наедине. Снова и снова против его воли глаза обращались на девичью грудь, которая в такт равномерному дыханию опускалась и поднималась, натягивая белую, становящуюся в этот миг прозрачной ткань рубашки. Сквозь ткань виднелись большие коричневые ареолы, окружавшие соски, и он, чтобы отогнать ненужные мысли, спрашивал себя, не рожала ли она. Неописуемое ощущение поразило его чресла, в которых пульсировал горячий, пугавший его поток. С большим трудом он взял себя в руки, прикрыл ее тело и принялся осматривать ноги.

Левая лодыжка, как ему показалось, распухла еще больше. Он размотал тряпку, которой девушка за отсутствием белья обмотала голень, чтобы защититься от холода. Николай ощупал кости голени до колена и нашел их неповрежденными. Вероятно, она просто подвернула ногу при падении. Но перелома не было. Во всяком случае, голень была цела. Он снял грубую ткань с другой ноги и нашел ее также в полном порядке. Он знал, что ничего не сможет сделать с припухлостью. Повязка и покой — это все, что требовалось, в остальном следовало положиться на природу.

Но бессилен он был и против той обольстительной силы, с которой действовало на него ее тело. Он опасливо оглянулся, словно боялся, что кто-то в замке прочет его мысли сквозь наглухо закрытые двери. Словно кто-то может сейчас ворваться в комнату и оторвать его от девушки. Но ничего такого не произошло. Он был наедине с ней в этой комнате, которую до сих пор ни разу не видел. Здесь жила служанка или горничная. Шкафы стояли открытыми, выставив на всеобщее обозрение пустые полки. Кровать, стул и маленький комод составляли все скромное убранство. Кровать застлана соломой, прикрытой теперь попоной, в которую завернули девушку. Но Николай плохо видел все это. В нем проснулось и рвалось наружу неуемное, непреоборимое вожделение. Он сел на край кровати и упивался видом девушки, которая с каждым мгновением казалась ему прекраснее.

Он отбросил одеяло, каким только что прикрыл ее грудь. Он понимал, что совершает нечто запретное и преступное, но ничего не мог с собой поделать. Искушение было так велико. Он должен ее рассмотреть. Черные волосы, обрамлявшие высокие скулы, растекались по обнаженным плечам. Николай взял лоскут ткани и нежно промокнул капли пота на коже девушки. Он вытер ей лоб, щеки, провел рукой по шее, плечам, по выпуклостям грудей. Он медленно, все больше и больше отодвигал край рубашки, прикрывавшей грудь. Снова Николай отдернул руку, словно это могло положить предел его вожделению, но тщетно, ибо в действительности произошло нечто противоположное. На лбу врача выступил пот. Сердце неистово билось, похоть болезненно распирала низ живота. Все опасения и мысли умерли. Он приник к девушке, пальцы его скользнули под рубашку и ощутили мягкость и тепло полной груди. Одним коротким и сильным движением он опустил рубашку и обнажил грудь.

Что он делает? Но что-то внутри его существа было намного сильнее всех доводов и страхов разума. Николай склонился над девушкой, упиваясь, как дурманящим ароматом, видом ее наготы. От ее вида у него кружилась голова. Четко вылепленное лицо, мягкие линии профиля, нежный затылок, плавно перетекавший в замечательно красивое тело, спину, на которой как крылышки выступали нежные лопатки. Он подался вперед, коснулся лицом прекрасного тела и обнял губами сосок левой груди. Это прикосновение потрясло его. Мягкая теплота груди, ласковая нежность кожи опьянили его и лишили разума. Это надо прекратить. Он был должен это сделать, но не мог. Снова и снова проводил он языком по ее телу, словно пытаясь в отчаянии найти объяснение этому несравненному наслаждению, отыскать имя этому восторгу. Наконец он снова выпрямился. Тяжело дыша, смотрел он на влажные пятна — следы своих преступных прикосновений. Девушка по-прежнему лежала не двигаясь. Ничто в выражении ее лица не говорило о том, что она воспринимает или чувствует происходившее с ней.

Николай провел рукой по лицу. Прекрати, сказал он себе. Ты должен прекратить это безумие. В душе зародились муки совести. То, что он здесь творит, есть самое худшее, что может совершить врач. Использовать на потребу своего вожделения беспомощное существо. Но все эти возражения совести звучали тускло и глухо на фоне какофонии чувств, бушевавших в его теле. В ушах звенели тысячи колоколов, призывая продолжить этот праздник чувства. Полуобнаженная девушка во всей своей красе лежит перед ним на кровати, черные волосы рассыпались по голым плечам, полные груди поднимаются и опускаются в такт розному дыханию. Разве это не его долг — осмотреть ее бедра? Но он говорил себе это лишь для того, чтобы убедить самого себя в том, что его сумасшествие не зашло так далеко, чтобы исполнить то, что уже долгое время нашептывал ему на ухо соблазняющий дьявол: «Возьми ее! Возьми, ведь об этом никто не узнает!»