Книга Страшного суда - [199]

— Вы должны помочь мне с Рошем. — Киврин, щурясь от света, подалась вперед, будто собираясь взять мужчину за руку.

«Думает, что он еще жив», — решил Дануорти, однако Киврин продолжила тем же будничным тоном:

— Он умер сегодня утром.

Колин посветил на усопшего. Скрещенные руки в безжалостном электрическом луче оказались почти одного цвета с пурпурным покрывалом, но лицо умершего было светлым и совершенно умиротворенным.

— Он кто? — заинтересованно спросил Колин. — Рыцарь?

— Нет, — ответила Киврин. — Святой.

Она накрыла окоченевшую руку своей. Мозолистой, окровавленной, с черными от грязи ногтями.

— Вы должны мне помочь.

— Помочь в чем? — уточнил Колин.

«Она хочет, чтобы мы помогли его похоронить, — понял Дануорти. — Но мы не справимся». Этот Рош просто громадина. Наверное, при жизни он возвышался над Киврин на голову. Даже если каким-то чудом удастся вырыть могилу, поднять тело они не смогут даже втроем, а вытащить его на погост на веревке Киврин не позволит.

— С чем помочь? — повторил Колин. — Надо торопиться.

Торопиться и впрямь надо было. Дело шло к вечеру, а в темноте им ни за что не отыскать дорогу через лес, и сколько Бадри сможет продержать прерывистую переброску, тоже неизвестно. Он обещал сутки, но, судя по его виду, хорошо, если два часа протянет, а уже прошло восемь. Земля мерзлая, у Киврин сломаны ребра, действие аспирина заканчивается. В холодной церкви Дануорти снова начинала бить дрожь.

«Мы не сможем похоронить его, — глядя на коленопреклоненную Киврин, подумал Дануорти. — Только как ей сказать, если я и так опоздал помочь со всем остальным?»

— Киврин...

Девушка ласково погладила окоченевшую руку.

— Похоронить мы его не сможем, — проговорила она все тем же ровным отрешенным голосом. — В его могилу пришлось положить Розамунду, после того как мажордом... — Она посмотрела на Дануорти. — Я попыталась вырыть утром еще одну... Земля слишком твердая. Лопату сломала. Я прочитала над ним отходную. И хотела позвонить в колокол.

— Мы слышали, — кивнул Колин. — Так мы вас и нашли.

— Нужно было девять ударов, — продолжала Киврин, — но я не смогла. — Она ухватилась за бок, будто вновь переживая ту боль. — Помогите мне прозвонить остальные.

— Зачем? — удивился Колин. — Вряд ли здесь кто-то остался в живых. Никто не услышит.

— Не важно, — сказала Киврин, глядя на Дануорти.

— Времени нет, — попытался вразумить ее Колин. — Скоро стемнеет, а до переброски...

— Я отзвоню. — Дануорти поднялся. — А ты оставайся здесь, — велел он, хотя Киврин и так не шевельнулась. — Я позвоню в колокол.

—Темнеет ведь. — Колин бросился за ним по проходу, и луч фонарика беспорядочно запрыгал по колоннам и полу. — А вы сами говорили, что неизвестно, сколько Бадри продержит переброску. Ну, подождите!

Дануорти распахнул дверь, заранее сощурившись, чтобы не ослепила белизна, но снаружи уже сгущались сумерки, и небо набрякло тучами. В воздухе пахло снегом. Он поспешил через погост к колокольне. Корова, которую заметил Колин на въезде в деревню, пролезла в калитку и ковыляла навстречу между могилами, проваливаясь копытами в снег.

— Какой смысл звонить, если все равно никто не услышит? — пожал плечами Колин, останавливаясь, чтобы выключить фонарик, и снова кидаясь вдогонку.

Дануорти зашел на колокольню. Там царили такая же темнота и холод, как в церкви, и еще пахло крысами. Корова просунула голову в дверь, и Колин, протиснувшись мимо нее, встал у полукруглой стены.

— Вы же сами все время говорили, что нужно назад, что переброска закроется, а мы тут останемся, — напомнил Колин. — Даже без Киврин хотели вернуться.

Дануорти постоял, давая глазам привыкнуть и заодно восстанавливая дыхание. Не надо было так быстро шагать, теперь снова сдавило ребра. Он отыскал взглядом веревку. Она висела прямо над головой, с засаленным узлом примерно в футе от размочаленного конца.

— Можно я позвоню? — попросил Колин, задирая голову.

— Ты не достанешь.

—Достану! — Мальчик подпрыгнул и уцепился за самый кончик под узлом, повисел пару секунд и разжал пальцы, но веревка почти не шелохнулась, а колокол слабо тренькнул в вышине, будто кто-то запустил в него камешком. — Тяжелый...

Подняв руки, Дануорти ухватился за грубую пеньку, холодную и колючую. Он резко дернул веревку вниз, сомневаясь, что справится лучше Колина, и пенька врезалась в ладони.

Бом-м-м!

— Громкий! — Колин, зажав уши ладонями, восхищенно запрокинул голову.

— Раз, — сосчитал Дануорти. Раз и вверх. Вспомнив американок, он согнул колени и потянул веревку вертикально вниз. Два. И вверх. И три.

Как же Киврин умудрилась прозвонить целых три раза — со сломанными-то ребрами? Колокол был гораздо громче, гораздо тяжелее, чем он думал, звон гудел и вибрировал в голове и в надсаженной груди. Бом-м-м!

Он представил мисс Пьянтини, сгибающую пухлые колени и считающую про себя. Пять. Как же это, оказывается, тяжело. Каждый удар словно выкачивал воздух из легких. Шесть.

Остановиться бы и передохнуть, но он не хотел, чтобы Киврин, слушающая в церкви, подумала, будто он перестал, будто он прозвонил только недостающее число ударов. Покрепче стиснув узел, он прислонился на секунду к каменной стене, пытаясь ослабить тугой обруч в груди.