Книга семи печатей - [7]
— Несчастный!.. — переговаривались между собой гости. — Он не помнит себя от огорчения…
— Но какова невежливость с ее стороны: уйти от гостей, Бог знает куда спрятаться… Какое пренебрежение к нам!..
— Клянусь, что я больше не покажусь сюда!
— И я тоже…
— Она ухаживает за прокаженными, угощает бродяг и нищих, а до нас ей нет никакого дела…
— Ханжа! Юродивая!..
— Да еще и колдунья!..
Между тем, гроза все усиливалась. Молнии все чаще и ярче вспыхивали в окнах. Гром обрушивался своими тяжкими ударами прямо над замком, и вместе с ударами грома в окнах слышалось глухое царапанье и шорох, как будто снаружи бились в них какие-то огромные птицы.
— Проклятье!.. — вдруг воскликнул граф Людвиг и бросил свой кубок на пол.
Гости бросились к нему успокаивать и утешать.
— Проклятье этой буре, — стонал он, — проклятье вихрю, грому, дождю, проклятье моему беспомощному, жалкому незнанию!.. Я не знаю, где она и что с ней, и никто не скажет мне этого… Ко мне сбегаются злые думы и, словно собаки, лают на мою любовь и счастье. Я не могу ни пить, ни веселиться, ни быть приятным моим дорогим гостям, когда я не вижу ее…
В эту минуту появились гонцы, посланные за графиней.
— Ну что?.. Ну что?.. — воскликнул граф, устремляясь к ним. — Вы привезли ее? Вы нашли ее? Где же она?
Но гонцы молчали, опустив головы.
— Вы не нашли ее, ленивые собаки! — закричал на них громовым голосом граф. — Вы поленились отыскать ее!.. Я выколю вам глаза, которые не могли увидеть ее!.. Я отрублю вам ноги, которые не хотели напасть на ее верный след!.. Я вырежу у вас языки, которые не хотели спросить у людей, у ветра, у молний, где она!.. Я вас посажу в звериные клетки!.. Я убью вас!..
Он кинулся с мечом на пажей и оруженосцев, но вдруг остановился в оцепенении: в дверях показалась женщина в белом, с распущенными волосами, в вымокшем и разорванном платье…
Это была графиня…
— Берта, это ты! — воскликнул он.
Гнев его мгновенно упал, и душу его охватила великая радость.
— Ты жива, ты снова со мною! — говорил он, идя к ней с простертыми руками. — Дай же, я отнесу тебя, как маленького ребенка, на тепло и на свет. Ты жива, ты жива, — какое счастье!..
— Как вы бледны, графиня! — воскликнули гости, опомнившись от неожиданности. — Что с вами?
— Я была под дождем, — рассеянно ответила Берта и обратилась к капеллану:
— Святой отец, не можете ли вы пойти к старому леснику Земмелю? Он получил смертельную рану и, умирая, хочет приобщиться. Вы, конечно, не знаете дороги к нему, но я охотно проведу вас сейчас туда…
— Ты с ума сошла! — воскликнул граф. — Сейчас, в такую погоду… И знаешь ли ты, к кому зовешь досточтимого капеллана? К браконьеру, к мошеннику!..
— Он тяжело болен… — продолжала Берта, не слушая мужа. — Я вас очень прошу, святой отец…
— Охотно, дочь моя, — ответил капеллан. — Я хочу сказать, что я охотно пошел бы туда, несмотря на адский гром и вихрь, но мне кажется излишне так спешить. Я знаю старика Земмеля: он так могуч и крепок, что, наверное, доживет до утра. А там, Бог даст, и совсем поправится…
Берта печально поникла головой.
— Освободите, графиня, меня от хозяйских обязанностей, — любезно улыбаясь, обратилась к ней старая баронесса фон Риттерсгейм. — Мне слишком грустно хозяйничать в чужом доме и приятнее быть просто гостьей…
Берта не ответила и, по-видимому, даже не заметила обращения к ней этой почтенной дамы, вдовы знаменитого полководца и соратника Карла Великого.
С прежним усталым и скорбным видом она подняла свой взор и сказала мужу:
— По крайней мере, будь милосерд и вели впустить в ограду замка бесприютных прохожих. Они стоят толпой у ворот и со слезами молят, чтоб им позволили укрыться от дождя и грома.
— Впустить! — приказал граф.
В числе впущенных в ограду замка оказался трубадур. Графу доложили об этом, и он распорядился впустить трубадура в зал.
Высокие дубовые двери раскрылись, вошел стройный и красивый юноша в темном дорожном плаще, с длинным монохордом[11] за плечами. Юноша низко поклонился на все четыре стороны и пожелал присутствующим здоровья и удовольствия.
— Спой нам песню, славный трубадур, — милостиво и любезно обратился к нему граф, — мы скучаем без музыки.
— Спой о весне и любви! — стали просить дамы.
— О чести и верности! — предложили со своей стороны рыцари.
— О преданности дамам! — настаивали дамы.
Трубадур установил монохорд, прижал руку к сердцу и обратился к обществу с такой речью:
— Я спою вам, что знаю и умею. Слушайте же меня, рыцари и дамы, благочестивые и знатные! В то время, пока вы здесь пировали, за оградой замка бродило старое, мрачное, больное Горе. Оно кричало, стонало и плакало, умоляя о внимании и помощи. Но вы его не слыхали… Тогда Горе обернулось вороном. Оно билось железными крыльями о решетки ваших окон. Но в шуме веселья вы не слышали ни криков ворона, ни шороха его крыльев… Горе обернулось грозой. Гулко загремели над замком раскаты грома. Яркие молнии вспыхнули у вас перед глазами. Но вы лишь усмехнулись: вам стало весело, что вы находитесь в тепле и покое, под защитой крепких стен замка. И вы не слышали Горя… Но вот Горе обернулось певцом-трубадуром. Оно сложило песню о людском страдании и смело вошло с той песней сюда, в ваш блестящий круг… И теперь вы волей-неволей услышите Горе…
