Книга Рабиновичей - [43]
Жизель скверно танцует, но считает себя в этом деле асом.
Жизель иногда храпит — но я храплю всегда.
У Жизель голубые глаза, очень светлые, почти водянистые.
Жизель ненавидит телефон и никогда не снимает трубку. Когда ей хочется повидаться с одной из своих многочисленных подруг, она отправляется с жевизитом; если подруги нет дома, ничего не поделаешь, Жизель возвращается, поцеловав замок.
Нам нечего друг другу сказать; мы говорим и не можем наговориться. Мы спорим обо всем на свете. Наши сексуальные отношения беспорядочны и не всегда блестящи. Мы любим друг друга.
Я не решаюсь показать ее родным. Немного стыжусь, это правда, но еще больше боюсь суда Рабиновичей, вежливого презрения отца, невежливого презрения двоюродной бабушки и, главное, непредсказуемых реакций Арье, Алины, Йоси. Что они скажут, что подумают? Жизель не проведешь, она все поймет, как если бы у них на лбах читались титры! При первом же взгляде сверху вниз, при первом же намеке она вспылит и выдаст им по полной в ответ на презрение! (И вдобавок сделает это бездарно!)
Один только Эрнест, пожалуй, понял бы Жизель, но зато она уж точно нашла бы его чудным.
Нет. Я так и не представил Жизель никому из Рабиновичей. Я не приглашаю родных к нам домой, а они настолько полны собой и своими жепроблемами, что даже не заметили этого. Они думают, я живу холостяком. У Рабиновичей это такой женаследственный порок.
Ровно месяц и три недели назад Жизель сообщила, что у нее есть для меня подарок. Она торжественно вручила мне жекоробку, завернутую в ярко-красную подарочную бумагу с желтыми звездочками. «Открой», — сказала она. И мне вдруг показалось, что меня придавило тяжестью в несколько тонн.
В жекоробке лежали крошечные детские носочки, светло-голубые в белых снежинках.
Я на мгновение онемел.
— Это для Жана-Мари, — сказала Жизель.
— Жана-Мари?
— Нашего сына.
Я попытался втолковать ей, что Жан-Мари — не самое мое любимое жеимя; она рассердилась:
— Это имя лучшего вратаря, какой был когда-либо в Бельгии!
Я понял, что так недолго и поссориться. А стоило ли?
Жан-Мари Рабинович.
В конце концов, даже забавно.
И потом, как знать, может быть, будет девочка?
Я хотел было сообщить отцу, что у меня будет беби. Но он бы обиделся, что до сих пор я скрывал от него Жизель. И я решил подождать, пока родится ребенок. После будет желегче, очевиднее как-то. Когда Жизель станет матерью маленького Рабиновича, никто больше не посмеет ее судить.
Несколько дней спустя я улетел в ЖеВенгрию, где мне предложили двухнедельный контракт: перевести на C++ программу в два миллиона строк, составленную в 70-х годах на «фортране»; работа непыльная, хоть и с парой сотен мелких блох. Пока я был на Востоке, тяжело заболел мой дед. Мне никто не позвонил. А ведь я оставлял отцу адрес и телефон моей гостиницы в Будапеште.
Когда я вернулся в Брюссель, дедушка жеумер.
Я до сих пор не понимаю, почему отец мне не позвонил. Я пытался с ним поговорить, но он каждый раз спешил переменить тему. Это злило меня еще сильней.
После похорон около месяца Рабиновичи не собирались вместе. Мы вдруг стали слишком близки друг другу и теперь как будто стыдились этого.
Меня так и распирало от желания сообщить хоть кому-нибудь из Рабиновичей, что Жизель жебеременна. Хотелось с кем-то разделить эту смесь тревоги и радости, это ощущение метафизической расплющенности, это нейронное торнадо. Но не с отцом, только не с ним. Я попытался разыскать Эрнеста.
Он не подходил к телефону, не отвечал на письма. Я жепослал даже телеграмму. Никакого отклика.
Я взял машину. Поехал на улицу Сен-Бернар. Его окно светилось. Я звонил. Жебарабанил в дверь.
Окно погасло.
Он не хотел меня видеть. Знал ли он, что это я? Нет, вряд ли. Значит, он не хотел видеть никого. Но почему? Я жевстревожился. Мне тревожно и сейчас.
С этой фотографии улыбается лицо молодого человека, тонкое, с губами в ниточку, но чуть пухлыми, похожими на дедовы. Почти белокурые волосы, легкие, как дымка, обрамляют лицо, придавая ему какой-то незавершенный вид.
На этом снимке я забыл, что не надо улыбаться. Я думал в ту пору, что выхожу смешным на фотографиях, когда улыбаюсь, и старался выглядеть серьезным.
Я не помню, когда была сделана эта, — наверно, без моего ведома.
Теперь она стала моей любимой.
Меня зовут Эрнест Рабинович. Я так и не знаю, почему мне дали это имя. В детстве оно приводило меня в отчаяние. Сегодня я его люблю. Я окончательно и бесповоротно, целиком и полностью Эрнест Рабинович.
Я гомосексуалист. Я этого не скрываю, но и не афиширую. Просто живу с этим, как и с тем, что я еврей.
Подростком я время от времени принимал участие в одном молодежном сионистском движении. Мы носили синие рубашки кибуцников, отплясывали фольклорные танцы, пели на иврите. Руководители вещали нам об Израиле, об идеале первопроходцев. Мы их не слушали: нам хотелось играть в мяч в парке Форест.
Часто у нас возникали дурацкие разговоры, и кто-нибудь непременно задавал вопрос типа: чем, собственно, недовольны палестинцы после всего хорошего, что сделали для них евреи в Израиле? Как так вышло, что евреи позволили нацистам так легко истребить себя в войну? И наконец, вопрос вопросов для меня: откуда берутся гомосексуалисты? У гоев — понятное дело, гомосексуализм это гойская болезнь. Представить себе гомосексуалиста-еврея они не могли.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Яркий литературный дебют: книга сразу оказалась в американских, а потом и мировых списках бестселлеров. Эмира – молодая чернокожая выпускница университета – подрабатывает бебиситтером, присматривая за маленькой дочерью успешной бизнес-леди Аликс. Однажды поздним вечером Аликс просит Эмиру срочно увести девочку из дома, потому что случилось ЧП. Эмира ведет подопечную в торговый центр, от скуки они начинают танцевать под музыку из мобильника. Охранник, увидев белую девочку в сопровождении чернокожей девицы, решает, что ребенка похитили, и пытается задержать Эмиру.
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Некий писатель пытается воссоздать последний день жизни Самуэля – молодого человека, внезапно погибшего (покончившего с собой?) в автокатастрофе. В рассказах друзей, любимой девушки, родственников и соседей вырисовываются разные грани его личности: любящий внук, бюрократ поневоле, преданный друг, нелепый позер, влюбленный, готовый на все ради своей девушки… Что же остается от всех наших мимолетных воспоминаний? И что скрывается за тем, чего мы не помним? Это роман о любви и дружбе, предательстве и насилии, горе от потери близкого человека и одиночестве, о быстротечности времени и свойствах нашей памяти. Юнас Хассен Кемири (р.
Журналистка Эбба Линдквист переживает личностный кризис – она, специалист по семейным отношениям, образцовая жена и мать, поддается влечению к вновь возникшему в ее жизни кумиру юности, некогда популярному рок-музыканту. Ради него она бросает все, чего достигла за эти годы и что так яро отстаивала. Но отношения с человеком, чья жизненная позиция слишком сильно отличается от того, к чему она привыкла, не складываются гармонично. Доходит до того, что Эббе приходится посещать психотерапевта. И тут она получает заказ – написать статью об отношениях в длиною в жизнь.
Истории о том, как жизнь становится смертью и как после смерти все только начинается. Перерождение во всех его немыслимых формах. Черный юмор и бесконечная надежда.
Рассказ о том, как прогулка по морскому побережью превращается в жизненный путь.
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Роман «Эсав» ведущего израильского прозаика Меира Шалева — это семейная сага, охватывающая период от конца Первой мировой войны и почти до наших времен. В центре событий — драматическая судьба двух братьев-близнецов, чья история во многом напоминает библейскую историю Якова и Эсава (в русском переводе Библии — Иакова и Исава). Роман увлекает поразительным сплавом серьезности и насмешливой игры, фантастики и реальности. Широкое эпическое дыхание и магическая атмосфера роднят его с книгами Маркеса, а ироничный интеллектуализм и изощренная сюжетная игра вызывают в памяти набоковский «Дар».
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.