Книга памяти: Екатеринбург репрессированный 1917 — сер. 1980-х гг. Т.2 - [20]

А до свадьбы было еще далеко, и зона снова и снова испытывала их любовь на излом. Однажды ее обидели при нем грубым словом, свой обидел, товарищ по несчастью. А любимый не заступился. Она ушла и считала, что все кончено.

Это не было случайной размолвкой. Гол как сокол, нездоров и несвободен — как боялся он своей любви и как стремился к ней! Через неделю пришел к больнице, стукнул в закуржавевшее окно, вошел и сказал:

— Я без тебя не могу.

Однажды осенью он попросил ее принести паспорт. Ей посчастливилось раньше многих получить этот документ. А у Михаила была только справка. Он окинул взглядом невесту: сапоги, телогрейка, паспорт в обветренных руках. И не сдержал усмешки:

— Куда разбежалась?

Тут она действительно разбежалась. Он едва догнал ее и чуть не волоком тащил до загса. Коля Гирш, начальник рабочей колонны, получив разрешение на поездку к русской жене, оставил Дистергефтам свою комнату. Медовый месяц кончился быстро. И снова тот же барак, комната на восемнадцать человек. И он, Миша, девятнадцатый, законный муж, но незаконный жилец, тихая ночная тень.

Ему не раз доведется пережить эту унизительную роль. В Свердловске оформлял в горном институте выставку своих (с соавтором) работ. Ею хвалились, на нее водили гостей, вплоть до делегации английских тред-юнионов. А авторы рисунков и живописных полотен, с благословения ректора института, прятались в студенческом общежитии от ночных проверок.

И все-таки, видимо, хранила их любовь какая-то добрая сила. Вывела Элеонору, когда она заблудилась в снежной круговерти. Спасла Михаила, когда люди в форме пригласили людей в рабочих робах за общий стол, а потом сдали их «органам» за недозволенные разговоры. Элеоноре Павловне удалось уговорить мужа: если любишь меня, не ходи…

Через год родился сын. Они уже жили за пределами колючей проволоки, но регулярно ходили отмечаться в списках. Колючая проволока жила как бы и в них самих еще долгие годы. Только подумать: им и сегодня немного странно видеть, что сын их ездит с лекциями по заграницам, что его друзья и коллеги без запинок произносят трудную фамилию Дистергефт.

Дальше судьба привела их в Нижний Тагил. Михаил Васильевич экстерном закончил здесь училище прикладного искусства. Не Академия художеств, но все же… А добрый северный ангел-хранитель будто перелетел за ними следом и парил над Тагиллагом, над их семьей, их делом, которому они посвятили жизнь.

Конечно, их не раз ударят подозрительностью, тупой злобой. Но не прорвутся в круг, очерченный их любовью. Свидетельства тех лет — шутливые рисунки Михаила Васильевича, посвященные Элеоноре Павловне. В роли директора музея изобразительных искусств и хозяйки дома она стремительна, как волчок, и многорука, как бог Шива. Вяжет, гладит, вышивает, реставрирует живописные полотна, пишет, читает лекции, звонит по телефону. А в окно смотрит солнышко, в очертаниях которого проглядывают знакомые буквы «М. Д.».

Оно светит уже полвека — и в дождь, и в стужу. И над лагерной зоной, и над тесной комнаткой в частном доме, и над квартирой в центре Тагила.

К золотому юбилею их совместной жизни его попросили подготовить выставку. Он включит в нее и те три новых листа, в которых обрели лицо три заповеди из лагерной прозы Варлама Шаламова: не верь, не бойся, не проси.

— Мы это несем как давность. От судьбы. От рода.

И все-таки стоит сказать спасибо их нелегкой судьбе. За то, что доставшуюся им «данность» они несут вместе.

Печуркина Р. А. Три яблока Пауля Рикерта (Берлин — Свердловск — Тагиллаг) Впервые опубликовано: Уральский рабочий. 1988. 07 ноября

Первый снег третьей военной зимы лег на Нижний Тагил и его окрестности, сгладил «лунный пейзаж» глиняного карьера, четко прорисовал трубы, заборы, бараки кирпичного завода. Резко обозначились грани между белым и черным, между осенью и зимой, между жизнью и бедой.

Но все-таки этот день в длинной их веренице был одним из самых светлых. Пауль Рикерт праздновал тридцатишестилетие. Вместе с другом и коллегой Борисом Раушенбахом они готовились к этому событию: приберегли остатки гороха и горсть зеленых кофейных зерен. После работы сварили в лаборатории горошницу и кофе, в котелках унесли в барак. Тут выяснилось, что друг приготовил для Пауля целых два сюрприза. Первый — похожая на склянку из-под мази крошечная баночка меда, настоящего алтайского меда, присланного сестрой. Второй — сборник стихов В. Брюсова «Последние мечты», издание 1919 г.

«Это поэт моего вкуса и сердца», — сказал Пауль Рикерт. Они пили кофе с медом и читали друг другу вслух уходящие ввысь стихи. Это был настоящий праздник души. А их любимые женщины будто стояли рядом. Прекрасные, верные женщины с символическими именами Вера и Надежда.

Пауль Эмильевич тут же переписал в письмо, отправляемое Надежде Леонтьевне в Свердловск, особенно полюбившиеся ему строки. Среди них — «Три яблока».

Три яблока,

излюбленных

преданьем,

Три символа земного

мятежа,

В саду веков,

воссозданных

сознаньем,

Они горят, под ветром

грез дрожа.

Емкое, как жизнь, это стихотворение многое объясняет в личностях Рикерта и Раушенбаха, в тех принципах, которые их сближали. Второй из названных друзей неслучайно кажется вам знакомым. Это имя, с тех пор, как его «рассекретили», все чаще появлялось на страницах печати. Вот краткая справка из Советского энциклопедического словаря издания 1985 г.: «Раушенбах Борис Викторович (р. 1915), советский ученый в области механики, член-корреспондент АН СССР (1966). Член КПСС с 1959. Основные труды по теории горения, управлению ориентацией космических аппаратов. Ленинская премия (1960)». Хочется добавить, что БВР — так зовут его в семье Рикертов — стал академиком, «в свободное от основной работы время» разработал теорию пространственных построений в живописи. Для «Литературки» писал о Булгакове, для толстого теоретического журнала — о тысячелетии крещения Руси…