Книга памяти: Екатеринбург репрессированный 1917 — сер. 1980-х гг. Т.2 - [19]

— Мы несем это в себе как данность. От судьбы. От рода, — говорит Михаил Васильевич.

Они росли далеко друг от друга: он — в Ленинграде, она — в Ирбите. Но было, конечно, общее в том, чем они жили и дышали.

Сын инженера-судостроителя, Миша впитал в себя линии, звуки, краски великого города. В Академии художеств, куда он поступил учиться, сама Анна Петровна Остроумова-Лебедева, знаменитый мастер акварели и графики, приходя в мастерскую, поглаживала его по стриженым ежиком волосам: какой талантливый мальчик! А он недовольно уворачивался от этого «державинского» жеста: хотел творить без помех и чувствовать себя не мальчиком, но мужем. Потом отца арестовали. Михаила взяли на фронт. Но ненадолго. Отозвали. Отправили в тыл. В зону.

У Лоры дед и отец были пивовары. В их доме водились кружевные салфетки, альбомы с застежками, рояль и хорошие книги. Только одного этого хватило бы семье Гронвальдов, чтобы быть обреченной. А тут еще немецкая фамилия. И слишком разговорчивый дед, который рассказывал людям, присевшим с ним рядом на скамейку у дома, какое замечательное пиво варил он когда-то на своем заводе. Конечно, пролетариату нужно хорошее пиво, и старый Гронвальд хвалился не столько своим заводом, сколько своим умением. Но какие опасные это были разговоры!

Все же ему посчастливилось умереть своей смертью. Его сыновьям — не довелось.

Два обыска, два ареста — отца и дяди — с интервалом в год, пришлось пережить Лоре. Потрясенная, ослабевшая, она надолго, на годы, погрузилась в тяжелый, необъяснимый недуг. Лихорадка — от запредельно низкой температуры к запредельно высокой — отнимала последние силы, не позволила учиться в институте.

Но в Карпинске, куда их привезли в телячьих вагонах в морозном ноябре 1942 г., им полагались только «прямые» работы. Расштыбовщица. Из угля, который движется из забоя по транспортерной ленте, надо выбирать и отбрасывать куски породы. Она схватилась за глиняную глыбу мертвой хваткой. Но сил не хватило, и ее потащило по транспортеру…

А в зоне все было как в зоне: колючая проволока, охранники на угловых вышках. В бараках — железные нары в три этажа. Чем не угодила стране девочка Лора, игравшая по памяти «Времена года» Чайковского и мечтавшая стать инженером-металлургом? Чем не угодил отечеству талантливый юноша Михаил?

Однажды до Лоры дошел слух, что поблизости появилась новая зона, что там тоже есть немцы. Она еще не ведала страшного смысла слов «без права переписки». И сумела передать за соседнюю «колючку» записку: нет ли среди вас Павла Гронвальда? Поступок был отчаянно смелым, но судьба ее хранила — пришел ответ, который она пыталась прочесть в темном коридоре барака. И тут ее обнаружил кто-то из обитателей мужской комнаты, предложил: зайди к нам, у нас светлее.

Ответ разочаровал ее: в соседней зоне отец не отыскался, там были другие немцы. Пленные. Но она шла к свету. И увидела его. Он пролился ей навстречу из глаз высокого, худощавого юноши.

— Он был очень бледный. Было видно, что он болен. И глаза какие-то особенные. Глаза измученного человека.

Его рассказ так похож:

— Я ее давно заметил. Такую стройную, легкую. А когда она заболела и лежала в каморке, где ее мать, старшая техничка барака, хранила всякое казенное имущество, я постучал в дверь и спросил, не могу ли чем-нибудь помочь.

Ну чем он мог ей помочь? Какие дворцы-терема подарить? У него и куска хлеба не было. И тогда он предложил ей… книги. Как она обрадовалась этому! Ведь она не держала книг в руках уже полтора года!

А откуда у него взялось такое немыслимое право — переступать порог библиотеки? Дело в том, что на тот момент были уже замечены и востребованы его художественные способности. Начальству особенно нравилось, что рисунки угольных разрезов были не только красивы, но и точны, что картина угледобычи по ним «читалась» лучше, чем по чертежам.

Первой его «мастерской» стал дощатый сарайчик на территории разреза. Затем — подвал в клубе горняков. Главное — пропуск, выданный Дистергефту, открыл перед ним ворота зоны. И он смог носить Лоре книги, которые помогли ей встать на ноги. Но дело было не только в книгах.

— Господи, кому здесь, в зоне, я была нужна, кроме мамы. А тут появился Миша, читал мне, играл на домре…

Потом ее списали по болезни с «прямых работ», устроили в больницу. И она, бегая с саночками в аптеку за лекарствами, могла забегать в клуб и даже сыграть ему на рояле.

К Новому году они приготовили друг другу подарки. Небольшой, размером с открытку, портрет Пушкина. Небольшая подушечка в белоснежной наволочке, с вышитыми гладью инициалами «М. Д.». О, какими богачами чувствовали они себя в этот момент!

А в новогоднюю ночь Шарлотта Фердинандовна, соседка по третьему этажу барачных нар, подбила Лору на гаданье. Надо было положить под подушку ключ и ждать, кто этим ключом откроет ее двери.

Да откуда же у нее ключ? Не от барака же! В той бельевой каморке вместо ее матери хозяйничала уже другая техничка. И тут Лора вспомнила про запор от ящика с больничной картотекой, про штырек такой, который условно мог бы сойти за ключ.

И она увидела себя в подвальчике-мастерской, и услышала знакомые шаги… Впрочем, чему удивляться. Ведь снится тот, о ком думаешь.