Книга о слонах - [8]

Однако на основании эксперимента с ящиком, как бы он ни был интересен сам по себе, нельзя еще сделать вывода о короткой памяти у слонов. Об этом свидетельствует другой опыт, при котором требовалось запомнить, что в бумажном мешке, лежащем всегда на одном и том же месте, было спрятано полбуханки хлеба. В процессе опыта выяснилось, что только одна самка даже через два дня помнила о находке, сделанной ею, и снова обыскала мешок. Остальные животные показали гораздо худшие результаты.

В другом случае испытывались комбинационные способности слонов. Они были посажены на цепь, прикрепленную к задней ноге, и таким образом ограничены в свободе передвижения. Перед ними клали несколько реек, передние концы которых можно было схватить хоботом. В противоположный конец одной из реек (каждый раз другой) вбивали гвоздь и на нем укрепляли репу. Одному из подопытных слонов никак не удавалось внушить, что именно он должен сделать. Другие же догадывались, что дело касается чего-то съедобного. Но и они только спустя длительное время сообразили, что лучше всего притянуть к себе рейку и снять с нее репу. Один слон, например, пытался засунуть себе в пасть всю рейку. Этот эксперимент служил также и для определения остроты зрения животных. Когда репа находилась на расстоянии двух с половиной — трех метров, они различали ее вполне хорошо. При расстоянии же от четырех до пяти метров результаты были значительно хуже.

«Мне цепь моя тяжка».

В художественной литературе нередко можно встретить упреки по адресу слона за то, что после приручения он с такой «бесхарактерностью» покорно служит своему поработителю — человеку и зов джунглей не находит в нем отклика. Английский поэт Киплинг рисует чувства слона, охваченного жаждой свободы и осознавшего «позор своего унижения», заставляя его произносить следующие прекрасные и полные достоинства слова:

Я помню, кем я прежде был, мне цепь моя тяжка,

Я помню всю лесную жизнь и силу юных дней.

Я не хочу служить, как раб, за ворох тростника,

Я ухожу домой, к зверью, подальше от людей.

Я ухожу в ночную темь до наступленья дня.

Приму я ветра поцелуй и ласку чистых вод,

Я позабуду, как ходил, ножным кольцом звеня,

Я навещу своих друзей, не знающих господ![16]

Так, казалось бы, должен думать слон. Но нет, не слон так думает, а Редьярд Киплинг — поэт, а не зоопсихолог. Он полагает, что слоны способны думать именно так.

Поразительно, что прирученный слон не проявляет ни малейшей симпатии к своим только что пойманным собратьям. Мало того, при всех условиях, даже когда превосходство в силе явно на стороне этих животных, он выступает против них вместе с человеком, иногда оказывая человеку весьма основательную помощь в укрощении диких слонов.

Но самым убедительным аргументом против Киплинга служит тот факт, что прирученные слоны, выпущенные на волю или сбежавшие, явно не воспринимают возвращение в естественные условия как избавление, напротив, они не знают, что им делать со своей вновь обретенной свободой.

Свобода не манит слонов.

Однажды в Ару (бассейн Конго), со станции, где приручались слоны (о ней подробно будет сказано ниже), сбежала известная своей буквально овечьей кротостью самка Альберта. Розыски были безуспешны, найти Альберту не могли. Восемь дней спустя животное вернулось на станцию по доброй воле.

В другом случае хотели выпустить на свободу одного захромавшего самца. Но никак не удавалось заставить его покинуть станцию. Пытались даже выгнать его с территории силой, но каждый раз он вновь направлял свои стопы к входным воротам. В конце концов пришлось примириться с его хромотой и использовать слона в дальнейшем как наставника еще не прирученных животных.

В первоначальный период существования этой станции, когда она находилась в Апи, обычно в период дождей, длившийся четыре месяца, выпускали всех прирученных животных в лес. По имеющимся сведениям, встречи слонов в лесу со своими вольными товарищами вовсе не были трогательными, а, наоборот, довольно сдержанными. Вернуть слонов на станцию, в непосредственной близости от которой они постоянно пребывали, не составляло никакого труда, и они без всякого напоминания приступали к выполнению своих прежних обязанностей.

С точки зрения человека, несомненно, весьма странно выглядит картина, когда два слона, послушно подчиняющиеся человеческой воле, шагают один впереди, а другой позади, и между ними, дико и неистово сопротивляясь и тщетно пытаясь избежать неволи, идет третий, привязанный к ним канатами и шлеями.

Понимают ли прирученные слоны недостойность своего поведения? Не приходит ли им в голову мысль вместе со своим собратом вернуть утраченную свободу? Нет, все эти соображения так же мало свойственны слону, как и собаке, когда она защищает своего хозяина от нападения другой собаки.

Животные могут быть солидарны. Солидарность даже играет в их жизни выдающуюся роль. Но они не способны размышлять по поводу этой солидарности, они так же мало думают о ней, как и о ее противоположности — измене чувству общности.

Небольшое отступление.

В связи с этим пусть автору будет позволено сделать одну оговорку. Ему известно, что животные отнюдь не «маленькие люди» и к их действиям нельзя подходить просто с человеческими масштабами. Нельзя говорить, что змея (как вид) не «умна», а пчела (как вид) не «прилежна». На свете нет ни одного вида животных, за которым можно было бы с полным правом признать какие-либо человеческие качества.