Книга о художниках - [134]

Во время своего долгого пути Голциус всюду навещал друзей и художников. Домой он возвратился цветущим и здоровым. Но вскоре по его возвращении к нему, неизвестно по какой причине, вернулась прежняя болезнь и так его изнурила, что он почти совсем высох. В надежде восстановить здоровье он в продолжение нескольких лет пил козье молоко и даже питался женской грудью. Наконец после многих тяжких болезней он, с Божьей помощью, против всякого ожидания выздоровел. Однако ему пришлось терять много дорогого для работы времени, так как он принужден был ежедневно гулять. Но теперь он снова здоров и с большим усердием занимается искусством.

Вот вкратце жизнь Голциуса.

Что касается его произведений, то первое место между ними занимают гравюры, которые всюду ярко указывают на его выдающиеся способности как рисовальщика. Я помню, что около 1580 года мне случилось увидеть в Брюгге несколько листов, которые он гравировал по рисункам Адриана де Вердта и которые, несмотря на то, что относились к его ранней молодости, производили чрезвычайно хорошее впечатление. Особенно много удовольствия мне доставили листы его собственной композиции, представлявшие историю Лукреции. Между прочим, там был рисунок «Пир», на котором он очень красиво разместил несколько людей в современных костюмах, что способствовало приятному впечатлению от целого, и, по моему мнению, тут чувствовалось нечто совсем иное, чем то, что обыкновенно бывает у наших нидерландцев.

Когда я в 1583 году поселился в Харлеме, то познакомился с Голциусом и показал ему некоторые рисунки Спрангера; они очень его заинтересовали. К этому я должен прибавить, что он с самого детства не только старательно передавал красоту и разнообразные явления природы, но что в этом он изумительнейшим образом умел подражать различным манерам знаменитых мастеров, каковы Хемскерк, Франс Флорис, Блокландт, Федерико [Цуккаро] и, наконец, Спрангер, талантливую манеру которого он передавал очень точно. Вскоре он награвировал великолепный «Пир богов» Спрангера, где текущий через край сладкий и приятный нектар одинаково обеспечивает бессмертие как рисовальщику, так и граверу.

В начале моего пребывания в Харлеме я также видел в передней его дома нарисованные масляным углем, или черным мелом, на больших полотнах вертикального формата его собственной композиции семь планет; они были исполнены превосходно, а в особенности хорошо изображены нагие части тела. Эти картины казались ткаными гризайлями.

В то время я также видел написанную им масляными красками большую гризайль горизонтального формата, представлявшую Муция Сцеволу, который держит руку на огне. Величина этого полотна была соразмерена с местом в одной из комнат большого роскошного дома, принадлежавшего тогда бургомистру Харлема Герриту Виллемсу, а теперь составляющего собственность Голциуса. Если я не ошибаюсь, эта превосходная по композиции и исполнению картина находится и теперь на прежнем месте.

Я мог бы упомянуть здесь о многих его гравюрах, исполненных в очень раннюю пору, как, например, «Римские герои», которые весьма ясно доказывают как его титаническую силу в рисунке, так и искусство резца; но ради краткости я обойду молчанием многие его произведения и только расскажу о шести гравюрах, сделанных им по возвращении из Италии.

Размышляя о различных манерах мастеров, произведения которых он изучал до сих пор, Голциус решил воспроизвести своей рукой все особенности их стилей в собственных композициях и, что всего удивительнее, выполнил это в очень короткое время, торопясь сделать гравюры к предстоящей ярмарке во Франкфурте. Когда листы были готовы и их еще почти никто не видел, ему пришла мысль устроить очень забавную шутку, и именно с гравюрой «Обрезание», исполненной в духе Дюрера и содержавшей в себе портрет самого Голциуса. Этот портрет со своей монограммой он выжег раскаленным углем или железом и на образовавшуюся на лице дыру наложил заплату; потом гравюру прокоптил и так запачкал, что она приобрела вид как бы старой, много лет существовавшей на свете. Когда измененная таким образом гравюра появилась в Риме, Венеции, Амстердаме и других местах, она своим видом возбудила в живописцах и знатоках-любителях такое удивление и восторг, что некоторые давали за нее значительные суммы, предвкушая удовольствие обладать никому еще не известной великолепной вещью искусного нюрнбержца. Голциуса очень забавляло смотреть на то, как превозносили другого художника за его собственные заслуги. Если же иногда и возбуждался вопрос, не Голциус ли был виновником этой композиции, то некоторые, и не какие-нибудь невежды в искусстве, отвечали, что об этом и думать нельзя, что Голциус во всю свою жизнь не произведет ничего подобного и что это есть лучшее из того, что они видели и у самого Альбрехта Дюрера. Другие к этому прибавляли, что Дюрер награвировал редкостную доску, которую, умирая, велел держать в тайне в течение ста лет со дня смерти, и если к этому сроку произведения его оставались бы в почете, то сделать с нее оттиски, а в противном случае — нет, и что здесь речь может идти только об этой гравюре. Наконец, когда после многих споров и пустых разговоров отпечатанная вновь в исправленном виде гравюра предстала перед глазами этих людей, они устыдились своих рассуждений и стояли повесив носы; некоторые же были страшно возмущены, что Голциус сыграл с ними такую шутку. То же самое произошло и с гравюрой «Поклонение волхвов», исполненной в манере Луки Лейденского. Но всего забавнее было то, что в этом случае попадались на обман граверы, считавшие, что они хорошо знают стиль и манеру каждого мастера.