Книга о Человеке - [252]

— Господин Оэ прислал этот карандаш, потому что знал о твоем «Монблане»?

— Нет, вряд ли ему что-либо известно.

— Почему же он прислал именно такой карандаш?.. Я их не видела в магазине канцелярских принадлежностей в Синдзюку…

— Оэ не любит громких слов, но это — сила любви. Его книги столь прекрасны потому, что он творит с любовью. И этот карандаш он выбирал, перевоплотившись в меня.

С этими словами я вышел в сад. Хотя стоял сезон холодов, солнце пригревало, как в марте.

Болтливая слива и надменная магнолия, так же как и другие деревья, пребывающие в зимней спячке, тихо принимали лучи солнца. Мои ноги естественно направились в сторону розовых кустов.

Возле ограды посажены четыре куста роз, но все четыре увяли. В давние времена, когда мы осенью переезжали в этот дом, в цветочном отделе универмага сказали, что эти розы цветут круглый год, поэтому мы и купили четыре саженца. И весной следующего года все они расцвели и радовали нас. И все последующие годы, на протяжении тридцати с лишком лет, весной и осенью кусты не забывали распуститься дивными цветами.

Однако и у роз, верно, есть жизненный срок. В последние несколько лет они заметно постарели. Постарели, но, точно выполняя свой долг, продолжали распускаться цветами. Из жалости их удобряли с особой щедростью, но от старости нет лекарства, за последние год-два цветов стало меньше и они выгляди поблекшими.

В конце прошлой осени я подумал, что розы уже не будут больше цвести, и скрепя сердце решил их срубить, но неожиданно два куста распустились чудесными алыми цветами, крупнее и прекраснее прежних.

Это на прощание… Я был глубоко тронут мужеством роз, на глаза навернулись слезы, я приблизил лицо к алым цветам и напоследок насладился их ароматом. Цветы долго не хотели облетать, но я, выходя в сад, обходил их стороной.

И вот теперь я вновь подошел посмотреть на них. На поредевших ветках всех четырех кустов не было ни одного листочка. Видимо, у всех у них жизнь закончилась.

И тогда я подумал: надо поскорее попросить садовника их похоронить. Это будет выражением благодарности, знаком моей любви к ним.

В конце января в воскресенье после полудня я работал в своем кабинете, когда заметил, что в саду кто-то есть, и подошел к окну. Сын прежнего садовника К. занимался увядшими розами.

К. почти три года, помогая отцу, ухаживал за садом, но потом стал инженером в Токио. После смерти отца он по дороге на работу часто захаживал в сад и присматривал за выращенными им деревьями.

Раскрыв окно, я сказал ему: «Спасибо за труд», но, поскольку в моей работе произошла заминка, спустился в сад. К. уже собирался уходить. Он сказал, что похоронил все четыре куста роз в яме для компоста, так что через год они станут удобрением для своих товарищей.

Я поблагодарил его, а он с серьезным лицом спросил:

— Как вы думаете, Ирак затеял большую войну?

Я был бессилен ответить на такой вопрос, поэтому про себя спросил Великую Природу. И Великая Природа вместо меня ответила:

— Бог в конце прошлого года улаживал проблему с Ираком… Но люди, как оказалось, очень любят ссориться, даже между супругами чуть не каждый день происходят боевые действия, а потом все опять кончается миром… Ничего не поделаешь. Вот и проблема с Ираком… Во всем мире настали мирные времена, люди вздохнули с облегчением, собираясь жить в радости — идеале Великой Природы, и вдруг богатый Ирак, облагодетельствованный нефтяными запасами, но обуреваемый алчностью, вторгся в Кувейт. Миролюбивые цивилизованные страны собираются исправить эту несправедливость, поэтому исход очевиден…

— Во всем мире стало как-то беспокойно.

— По всему миру Бог занят Большой Уборкой, поэтому поднялась такая ужасная пыль.

— Вот как… Бог делает Большую Уборку? В таком случае по поводу Ирака можно не волноваться! — засмеялся он и направился к выходу. Я поблагодарил его за труд и проводил до ворот.

Седьмого февраля ясиро Дайтокудзи, собиравшийся в Париж, несмотря на занятость, обещал зайти ко мне в три часа.

Однако в двадцать минут третьего пришла госпожа А., приехавшая из префектуры Коти, и с ней четыре молодые женщины. Одна из них с ходу начала рассказывать, что присутствовала накануне на праздновании десятилетнего юбилея в «Небесной хижине» и была потрясена словами ясиро, но у меня не было времени ее выслушивать, я спешил поговорить с госпожой А. и остальными тремя женщинами. Все были счастливы, проблемы разрешились, мы закончили беседу ровно в три часа, и они ушли довольные.

Минуты через три пришел ясиро. Он сказал, что делал покупки и из-за этого задержался. Я вздохнул с облегчением, что он не встретился на станции с только что ушедшей от меня компанией. Ясиро, улыбаясь, уселся в кресле в гостиной, и, словно бы машинально, стал потирать руками ноги. Вероятно, вновь перенял от кого-то недуг. Он собирался уехать во Францию на месяц, и я чувствовал невыносимую жалость к своему ребенку.

«К своему ребенку», — бессознательно написал я, но ведь за последние несколько лет он исправно посещал меня каждые три дня, самое большее — пять дней, поэтому во мне естественно зародилась к нему родительская любовь, и я действительно стал воспринимать его как своего ребенка.