Книга моего деда Коркута - [35]

его лицо залито кровью, а он не останавливается, вытирает кровь; гяуры скопляются, он обнажает меч, гонит перед собой гяуров, преследует (их). Как увидела это Сельджан-хатун, внутри ее зажегся огонь; как сокол влетает в стаю гусей, она пустила коня на гяуров; с одного конца сокрушив гяуров, она вышла на другой конец. Кан-Турали посмотрел, увидел, что кто-то гонит врага перед собой, преследует (его); он не знал, что это — Сельджан. Он рассердился; тут он заговорил— посмотрим, хан мой, что он говорил: «Ты поднялся и встал со своего места, джигит; что ты за джигит? Ты сел на своего черногривого кавказского коня, джигит; что ты за джигит? Ты рубишь (людям) головы, не давая им опомниться, ты вторгаешься без разрешения в среду моих врагов, джигит; что ты за джигит? Без разрешения вторгаться в среду врагов в нашем народе — позор; ступай; взлететь ли мне, став птицей-соколом, схватить ли тебя за бороду и горло, отрубить ли тебе голову, не дав тебе опомниться, пролить ли на землю твою алую кровь, привесить ли твою черную голову к ремню седла? Джигит, чей смертный час настал! что ты за джигит? Вернись назад!». Тут Сельджан-хатун заговорила — посмотрим, хан мой, что она говорила: «Джигит мой, мой бек-джигит! разве верблюды покидают своих верблюжат? разве кавказские кони лягают своих жеребят? разве в стадах белые бараны бодают своих ягнят? разве витязи-джигиты ⁴⁴ убивают своих красавиц? Джигит мой, мой бек-джигит! один конец этих гяуров мой, другой конец твой». Кан-Турали понял, что одолевает и рассеивает врагов Сельджан-хатун; он врезался в один конец врагов; держа меч, он направился на гяуров, стал рубить их головы. Враг был побежден, неприятель был разбит; Сельджан-хатун взяла Кан-Турали на круп своего коня, выехала (из боя).

На пути Кан-Турали пришла такая мысль: «Сельджан-хатун, когда ты поднимешься и встанешь с места, когда сядешь на своего черногривого кавказского коня, когда расположишься у ворот (жилища) моего отца с белым верхом, когда светлоокие дочери-невесты огузов будут на летов-ках, когда каждый скажет свое слово, ты тогда встанешь, будешь хвалиться, скажешь: „Кан-Турали ослабел, я взяла его на круп коня, вышла (из боя)⁴⁴. Мои глаза отвратились, мое сердце замерло, я убью тебя». (Так) он сказал; Сельджан-хатун поняла, что случилось; она заговорила — посмотрим, хан мой, что она говорила: «Бек-джигит! Когда будут хвалиться, пусть хвалится мужчина, он — лев; для женщины похвальба — ложь; похвальбой женщина мужчиной не станет! Под пестрым одеялом я с тобой не вертелась, в сладкие уста я с тобой не целовалась, алыми губами с тобой речами не обменивалась; быстро [?] ты полюбил, быстро разлюбил, негодный, сын негодного! Знает всемогущий бог, как я тебе предана; не губи меня, друг мой!». Кан-Турали говорит: «Нет, непременно мне надо убить тебя». Девица рассердилась, она говорит: *«Негодный, сын негодного! Я ухватываюсь за нижнюю ручку, ты ухватываешься за верхнюю ручку.⁴⁵ Давай, сын негодного, будем состязаться, стрелой ли, мечом ли». Она ударила ногой коня, поднялась на высокое место; из своего колчана она высыпала на землю девяносто стрел, с двух стрел сняла железный наконечник, одну спрятала, другую взяла в руку; пустить стрелу с железным наконечником она не смогла. Она говорит: «Джигит, выпусти свою стрелу». Кан-Турали говорит: «Таково право девиц; сначала ты выстрели». Девица одной стрелой поразила Кан-Турали так, что вошь, бывшая на его голове, упала к его ногам. Он подошел, обнял Сельджан-хатун; они сошлись, поцеловались; Кан-Турали заговорил — посмотрим, хан мой, что он говорил: «Моя (красавица), ты, чья тонкая одежда блестит, *чьи алые щеки подобны каплям крови, падающим на снег, не коснувшись земли,⁴⁶ чей рот тесен для пары минда-лей, чьи черные брови (как бы) проведены рукой писцов, *чьи черные волосы, когда распущены [? 1, тянутся на сорок тутамов;⁴⁷ из львиного рода, дочь султана! Не мог я тебя убить, (скорее) я убью себя; я не хотел убить тебя, я тебя испытывал». Тут Сельджан-хатун заговорила — посмотрим, хан мой, что она говорила: «Я поднималась и вставала со своего места; я садилась на своего черногривого кавказского коня; я выходила из дома моего отца с белым верхом; я охотилась на пестрой горе с крутым склоном; я гналась за пестрой дичью, за диким козлом; я знала, что я делаю одной стрелой; стрелой без железного наконечника, джигит, я испытывала тебя; убить тебя, джигит, я не могла». С дальнего, с близкого расстояния они подходили друг к другу; *ухватив друг друга за ворот, они проходили и сходились,⁴⁸ целовались в сладкие уста, сели на серого коня, отправились, пришли к его беку-отцу. Его отец увидел своего мальчика, воздал благодарность богу; со своим сыном, с невесткой Канлы-Коджа пришел к огузам, поставил шатер на зеленом пестром лугу, велел убить лучших коней-жеребцов, верблюдов и баранов, справил свадьбу, угостил остальных беков огузов; поставив свой золотой зонтик, Кан-Турали вошел в свой свадебный шатер, достиг цели своих стремлений.

Пришел мой дед Коркут, заиграл радостную песнь, сказал слово, сказал, что сталось с мужами, борцами за веру. Где теперь те беки-витязи, о ком я говорил, говорившие: весь мир — мой? Их похитила смерть, скрыла земля, за кем остался тленный мир? Земная жизнь, ты приходишь и уходишь; твой последней конец — смерть. Когда наступит смертный час, да не разлучит (бог тебя) с чистой верой; да не заставит тебя всемогущий прибегнуть к злодеям; да не будет обманута твоя данная богом надежда. Ради твоего белого лика мы сложили молитву в пять слов; да будет она принята, да увидят лик (божий) говорящие аминь, да соединится молитва в одно, да стоит твердо; да простит (бог) твои грехи ради Мухаммеда избранного, чье имя славно* хан мой!