Книга мёртвых - [64]

Джек Керуак, родившийся в 1923 году и отдавший Богу душу в 1969-м, стал романистом, хотя был футболистом и мог стать футбольной звездой. Я прочёл «На дороге», его самую знаменитую книгу. Вначале нормально, но потом перечисление передвижений и пьянства героев надоедает. В конце концов понимаешь, что Керуак – это смесь (но худшего качества!) Генри Миллера с Берроузом периода «Джанки». Керуак – самый разрекламированный из битников. Этому способствовала его ранняя смерть и известная ординарность его таланта. Но на темы нищей жизни, пьянства и бродяжничества есть куда лучшие книги. Помимо «Тропика Рака» Миллера, есть отличная и мало известная книга Джорджа Оруэлла «На дне в Париже и Лондоне» (английский титул «Down and out in Paris and London»). Оруэлл жил среди бродяг в ночлежных домах – он честно и досконально изучил жизнь бомжа. Есть «Last Exit to Brooklin» («Последний выезд на Бруклин») – страшноватая книга. Есть Селин, в конце концов. Ну и «Джанки» Берроуза остаётся классикой. Керуак умер, когда я обитал в Москве. Но вот Берроуза я не встретил только случайно. Однажды я специально ради него пришёл в английский книжный магазин «Village Voice» в Париже, где Берроуз должен был выступать, вместе с Алленом Гинзбергом, но обнаружил там только ещё более заспанного и скучного, чем обычно, Гинзберга и его морщинистого вечного Орловского. Мы обменялись колкостями. Берроуз тогда не приехал в Париж. Жалею. Магазин же «Виллидж Войс» вовсю развивал англоязычную культурную жизнь Парижа, устраивал встречи с писателями и с легендами. Я, помню, присутствовал на встрече с издателем Морисом Жиродиа, незадолго до его смерти. Под крышей своей «Олимпия Пресс» он опубликовал и «Джанки» Берроуза, и Генри Миллера, и «Лолиту» Набокова. Я спросил его о Набокове. Жиродиа изменился в лице, он назвал Набокова трусом, поскольку тот не явился на суд над Жиродиа по обвинению в публикации порнографии. «Он боялся, что это повредит его профессорской карьере, – с горечью сказал Жиродиа. – А ведь без меня его книгу никто бы тогда не опубликовал, нравы были чрезвычайно строгие. Возможно, он никогда бы не опубликовал «Лолиту», отказался бы от идеи публикации. И не стал бы известным». Жиродиа выглядел измождённым жизнью, несчастливым человеком. Он сказал, что еле сводит концы с концами. Даже одной из тех легендарных книг, которые он издал, достаточно было бы, чтобы считать его легендарным издателем, даже одного писателя из тех, что он «открыл». А он открыл Берроуза, Генри Миллера, Набокова. Его отец по фамилии Каханэ в издательстве «Обелиск Пресс» также совершил немало литературных подвигов. «Олимпия Пресс» печатала и дешёвые книжонки – порнографию для англоязычных моряков. «Если бы не печатали таких книг, нам не на что было бы печатать Набокова», – грустно сказал Жиродиа.

Жиродиа умер. Набоков умер, так что они имеют право быть персонажами «Книги Мёртвых».

Набокова посетил мой друг Саша Соколов, я Набокова не встретил.

В тот вечер в «Виллидж Войс» Жиродиа высказал мнение, что Набоков – автор одной книги, что ни до «Лолиты», ни после неё он не создал произведения столь же оригинального. Я, со своей стороны, уже тогда придерживался следующего мнения о Набокове-писателе, более детализированного, чем у Жиродиа. До «Лолиты» всё творчество Владимира Набокова – это типичные эмигрантские романы. И «Защита Лужина», и «Дар», и «Машенька» – все они могут быть отнесены к эмигрантскому русскому роману. Чуть лучше, чем иные книги соплеменников, с прибамбасами в виде отступления о Чернышевском, с чудачествами, тем не менее они все укладываются в жанр эмигрантского романа, и универсальностью, вселенскостью там и не пахнет. После «Лолиты» Набоков написал «Аду», «Бледный огонь», «Посмотри на арлекинов» – тяжёлые профессорские книги, с изысками, с тяжёлым остроумием, достаточно занудные и со скрипом читаемые. Там есть самоцветы, в глубине этих рыхлых серых масс – нет-нет, да и блеснут, но в общем заумное чтиво. «Профессорский роман» на самом деле не преувеличение, каждый профессор литературы в США так или иначе написал в своей жизни хоть один. Так что только раз у Набокова получилась та неуловимая, гремучая смесь, и сложилась в шедевр. Я согласен с Жиродиа – Набоков автор одной книги. И обвинение в трусости справедливо. Осторожность, переходящая в трусость, просматривается во всей его жизни. Приехав в Америку в 1975 году, я ещё застал эмигрантов его поколения, – они боялись всего: руки Москвы, КГБ, ЦРУ… Натали Саррот-Черняховская в Париже оказалась такой же трусоватой бабкой.

На каком-то парти в 1978 году я, помню, случайно встретил Вознесенского, Аллена Гинзберга, там была куча знаменитостей. Опять со мной был Лёнька (Леонид – как-то язык не поворачивается, я называл его «Лёнчик» и на «Вы», он меня на «Вы» и «поэт», такая у него была манера) Лубяницкий. Всех рассадили за столы, и мы с Лёнькой оказались за одним столом с женщиной-фотографшей. Лёнька её знал и оживлённо обменивался с ней трескучими фразами на своём манерном фанерном английском. Муж женщины подошёл чуть позже. Это был высокий костлявый мужчина в тёмно-коричневом костюме и в очках. Он был как костлявый конь. Женщина представила нас мужу. «Мой муж – драматург Артур Миллер!» Помню, я лихорадочно выпил все напитки, какие были вокруг, ещё бы, со мной рядом сидел муж Мэрилин Монро. Сам он меня ни капли не интересовал. Но у Мэрилин Монро есть несколько фотографий и несколько улыбок, позволяющих думать, что у неё была тайна, что она «знала» что-то, чего не знает никто. Простое чудо ужасной женщины, – так я называю этот эффект. У моей жены Наталии Медведевой было несколько подобных взглядов, позволяющих судить о том, что она «знает» нечто чудовищное. Возможно, такие женщины просто знают смерть интимнее, чем мужчины.